Сергей Жадан - Интернат

— Ты где? — хмуро зовут с улицы. — Чё застрял?

— Иду, — отзывается этот. Тяжело топает по ступенькам вниз. Резко скрипит железная дверь. За окном пробегают две тени, исчезают в ночи.

— Ушли?

— Кажется.

— Может, мы тоже пойдём?

— Подожди, — рассудительно говорит Паша, — они где-то рядом. Подождём ещё.

— Ты что, правда учитель? — не выдерживает Вера.

— Учитель.

— Учитель чего? — допытывается Вера.

— Просто учитель.

— Что у тебя там в интернате? — продолжает она спрашивать. — Племянник?

— Племянник.

— А почему его родители не заберут?

— Да у него только мама, — объясняет Паша. — Ну сестра моя. Мы близнецы.

— Серьёзно?

— Ну.

— Так и почему она сама его не заберёт? — спрашивает Вера.

— Работа у неё, — неохотно объясняет Паша и пробует перевести разговор. — Что за шуба у тебя такая?

— Это не моя, — отвечает Вера. — Это я в офисе взяла.

— А где ты работаешь?

— В массажном салоне.

— Что это? — не понимает Паша.

— Ну салон такой, — подбирает слова Вера. — Просто официально называется массажным салоном. Знаешь, большой такой новый бизнес-центр на проспекте?

— Знаю, — вспоминает Паша.

— Ну вот, там наш офис. У нас ещё вывеска туристической фирмы. Многие думают, что мы и правда туристическая фирма. Короче, я утром там проснулась, ну в салоне, в офисе, — поправляется она. — Наш район как-то до этого особенно не обстреливали. А тут начало прилетать. Побежали на вокзал, кто в чём. Я чью-то шубу схватила. Больше ничего. У меня под ней только лифчик и джинсы. Чёрт, домой бы попасть, переодеться.

Паша хочет её поддержать, но не знает как, поэтому просто молчит.

— Слушай, — снова не выдерживает она. — Ну ладно я. У меня работа такая. А ты почему его раньше не забрал? Ты же видел, что тут творится. Ты телевизор смотришь?

— Не смотрю, — говорит Паша. — И политику не люблю.

— Ну вот и сиди теперь тут, — зло отвечает ему Вера. — Учитель хуев.

Через какое-то время она встаёт, давай, говорит, поднимайся, что сидеть. Паша послушно встаёт, подхватывает рюкзак, поправляет очки (хорошо, что в темноте она этого не видит), идёт за ней. На улице останавливаются.

— Куда теперь? — колеблется Паша.

— Давай вернёмся к этим, в подвал, — предлагает Вера. — Поздно уже, куда ты пойдёшь? До первого патруля?

— Да ну, — не соглашается Паша. — Не хочу я в подвал. Там столько народа.

— Ну как хочешь, — сухо говорит Вера.

— Тебя проводить?

— Не нужно, — говорит она, протягивает ему руку, пожимает, задерживает свою ладонь на его отверделых пальцах.

И хотя вокруг темно, и хотя больше всего хочется спрятать руки глубоко в карманы, Паша успевает ощутить её тонкие косточки, тонкое обручальное кольцо и ногти — такие ломаные, будто она занималась тяжёлой работой. Скажем, чистила рыбу. Или выбиралась из собственной могилы. Паше становится неловко. Он вырывает свою ладонь, прячет руки в карманы, поворачивается, уходит. Вера тоже уходит, стараясь не так громко стучать стоптанными каблуками.

Паша выходит к Дворцу культуры и наконец начинает узнавать местность. Идти не так уж далеко: перейти через площадь, потом по трассе до трамвайного кольца, затем через частный сектор, через парк наверх, а там где-то уже и интернат. Только вот через площадь лучше не идти. И вообще, лучше вернуться в подвал с чужой жратвой. Но там этот умирающий дед. И Вера в чужой шубе. Поэтому Паша идёт под деревьями, пригибается, осторожно смотрит по сторонам. Когда за домами взрывается, приседает в высокой траве, какое-то время сидит, набирается решимости, идёт дальше. Телевизор, думает раздражённо, при чём здесь телевизор? И при чём здесь политика? Кому вообще нужна политика? Паша вспоминает, как прошлой осенью на выборах к нему подкатывали из города, из команды одного из кандидатов, просили агитировать за них. Паша отказался. Денег они не предлагали, сказали: Павел Иванович, вы же за идею? Я беспартийный, ответил на это Паша. Давить на него не стали. Хотя и ничего хорошего на прощание тоже не сказали. Потом, в воскресенье, во время выборов, Паше пришлось сидеть до ночи в школе, дежурить. В школу на избирательный участок шли неохотно. Но шли. Паша здоровался с друзьями детства, с которыми давно не общался, со своими бывшими учителями, которые его не узнавали, брели как проклятые к завешенным чем-то синим кабинкам, голосовали за своё счастливое будущее. Вот и я таким буду, думал Паша. Выйду на пенсию — сразу же таким и стану. Военные, которые приезжали время от времени и проверяли, всё ли в порядке, в Пашину сторону даже не смотрели. Как будто его и не было. Он и вёл себя так, будто его там и не было. Проголосовал одним из первых. За кого — даже не помнит. К вечеру представители кандидата, за которого Паша не захотел агитировать, устроили скандал, давили на комиссию, ссорились с выборщиками, выкинули из школы представителя конкурентов. Приехали военные. Представители кандидата закрылись с военными в кабинете директора, долго о чём-то разговаривали. В результате военные уехали, а представители кандидата сделали всё что хотели. Хорошо, что я за него не агитировал, успокаивал Паша сам себя. А ещё через месяц кандидат, который так почему-то и не победил, подорвался на мине. Хоронили его, как героя. Неожиданно оказалось, что на станции его все любили. Хотя никто за него почему-то не голосовал. Ну и чем бы я ему помог, думал Паша, стоя на митинге, на котором прощались с кандидатом. Смотрел издали на его лицо — тёмное от смерти, смотрел на белую ткань, которой его накрыли, на красный гроб, на бойцов, стоявших в стороне и глядевших на всех мужчин, как на потенциальных убийц. Потом гроб со станции перевезли в город. А потом, через несколько недель, стало совсем плохо.