Виктор Бычков - Вишенки

– А общество? Я же за общество страдать иду! – не сдавался, стоял на своём Иван. – Вот оно и должно позаботиться, если, не дай Бог, что. Там же православные, и мы друг за дружку живота, это, не должны жалеть.

– Всё правильно, – поддержал Никита Кондратов. – Что ж, мы и дальше будем терпеть грабёж новых властей? Кто, кроме нас, сможет защитить нас? Только мы сами, сообща. Не то от голода подохнем, зубы на полку сложим. Как потом голодным детишкам в глаза глядеть? Скажут, зачем же рожали, коль прокормить не можете.

Спорили долго, сошлись, что желающим надо будет собраться на выгоне. У кого есть берданки, да он струсил, пускай отдаст тому, кто пойдёт в бой за правое дело. Собралось семнадцать человек: кто с винтовками, что попривозили с немецкого фронта, кто с берданками. Двое пришли с вилами в надежде добыть оружие в бою.

Перед выгоном бабский вой стоял на всю округу: жёны не пускали мужей, ложились поперёк пути.

Дед Прокоп всю дорогу домой не отставал от Ефима и Данилы.

– Ладно, вы в родителев своих удались, трусливые чуток. Не хочете, и не надо, не ходите в Пустошку. Но мне винтовку дайте! Я с имя поквитаюсь за зернецо-то своё, ох, поквитаюсь!

– Да какая винтовка? – отмахивались от старика мужчины. – С чего ты взял, что они у нас есть?

– Так я ж видел, как вы в тряпки прятали их за огородами, когда с войны пришли!

– О-о! Вспомнил. Да мы их обменяли в тот же год на туфли сафьяновые для жёнок, – выкручивались Данила с Ефимом.

Не поверил дед и уже вскорости, обиженный, но гордый, вышагивал по деревенской улице в сторону выгона с вилами-тройчатками на плече.

– За старухой присмотрите, если что, – крикнул на прощание. – А я уж за вас постараюсь, не осрамлюсь, как некоторые.

И правда, не осрамились мужики с Вишенок. Павел Большов вывел подкрепление прямо за спину солдатам, с тылу, как и было договорено раньше, а тут и с фронта пошли повстанцы во главе с Семёном Прохоровым. Отбили у большевиков коней, перекрыли им подход до коновязи, а тем деваться некуда, леса-то не знают, каждого куста боятся, шарахаются. Вот и бросились врассыпную по лесу. Что с них возьмёшь: солдатики молодые, необученные. Чуть жареным запахло, так сразу в панику и тикать! Семерых поймали, разоружили. На деда Прокопа один красноармеец молоденький выскочил, увидал грозного старика с вилами наперевес, от неожиданности или от страху оторопел. Но этого времени хватило Прокопу Силантьичу, чтобы мёртвой хваткой ухватиться за винтовку солдатика, вырвать из рук. И теперь он важно расхаживал с настоящим оружием, отдать кому либо из молодых повстанцев категорически отказался.

– Винтарь добыл в бою! Трофей, как же я тебе его отдам?

Хотели, было, под горячую руку всех пленных в расход. Мол, попади им мы, они бы не менжевались, к стенке бы поставили, и хоть трава не расти, наши не пляшут.

И снова Семён рассудил, что это такие же крестьянские парни, как и они сами, попали под призыв, не по доброй воле в Красной армии оказались. И то! Подневольные, куда им деваться? Не спереди, так сзади, а им всё равно горячо. Всё правильно, но просто так отпустить вроде не с руки. Тумаков всё ж таки надавали и только потом отпустили. Ну, это даже не со зла, не из-за вредности, а для очистки совести и чтоб другим неповадно было.

А вот командира их упустили, ускакал, как чёрт, на гнедом жеребце. Когда летел по деревенской улице, наперерез коню кинулся юродивый Федя Сымон, повис на уздечке, просил:

– Дай закурить.

Со всего маха, с оттяжкой прошёлся саблей командир, и покатилась Федина голова по грязи, как кочан капусты.

После последних событий в Пустошке народ в деревнях понял, что и они представляют силу, могут себя защитить. Но поняли и ещё одно, о чём старались не говорить вслух, однако помнили об этом всегда: сугубо мирные люди-хлебопашцы перешагнули какую-то черту, что до некоторых пор удерживала их в иной ипостаси – мирных, неагрессивных, жизнелюбивых людей. Стали убийцами, что само по себе уже нонсенс, не соответствует их природному, христианскому представлению о жизни. Убить человека, своего человека, говорящего с тобой на одном языке, думающего по-твоему? Не врага иноземного, посягнувшего на твою Родину, родных и близких, а своего славянина-христианина? И за что? За кусок хлеба, по большому счёту! Русский человек убивает русского человека за корочку хлеба? Не дикари ль мы после этого?

Когда новость о восстании крестьян в Пустошке докатилась до Макара Егоровича, тот сразу же кинулся к своему другу отцу Василию. Не укладывалось в голове: как такое могло случиться? Кто виноват или что стало причиной братоубийственной войны среди русских мужиков? Кто тот злой демон, что стравил сына с отцом, брата с братом?