Виктор Бычков - Вишенки

– Любить самой, вот так, как вы, Макарушка, продолжаете любить жену, так и женщине для счастья необходимо любить своего мужчину, мужа, рожать от него детей, – бросила мимолетный взгляд в сторону батюшки, продолжила. – Заботиться о них, трудиться ради них, жить ради них, совершенно забыв о себе. Вставать и ложиться спать с мыслями о муже, о детишках. Если вдруг у кого-то возникнет вопрос ко мне, я постараюсь упредить его: я счастлива! Да! Я счастлива! – закончила матушка Евфросиния и гордым взглядом обвела застолье.

За всё время, пока говорила жена, отец Василий не поднял глаз от стола, сидел, уставившись в одну точку. Только лёгкое подрагивание пальцев, что нет-нет да барабанили по столу, говорило об истинном состоянии батюшки: он волновался.

Тогда, в 1905 году, его, полкового священника, изрешеченного осколками японского снаряда, после длительных мытарств в санитарных вагонах доставили в госпиталь Санкт-Петербурга. Адские, страшные боли рвали тело, раны никак не хотели заживать. Но больше всего терзали душу мысли о погибших товарищах, что остались там, на реке Ялу под Тюренченом. И хотелось, страсть, как хотелось быть опять вместе с однополчанами на китайско-корейской границе. Но вердикт врачей был как приговор: к службе в Российской армии в должности полкового священника Старостин Василий сын Петра непригоден!

Мир рухнул! Жизнь остановилась, свет померк! А зачем такая жизнь? Кому она нужна, с такими ранами, не столько телесными, а в большей степени с душевными? Скреплённое кровью мужское братство уже никогда не отпустит настоящего мужчину, будет держать, звать за собой. С чем можно сравнить и на что можно променять однажды опалённый фронтовым огнём надёжный штык, плечо товарища, готовность его пожертвовать собой ради тебя, а ты себя готов отдать, не задумываясь, за друга, за общее дело, за веру, за Родину. Именно там, на фронте, любовь к Родине из абстрактной, книжной, затёртой, звучащей иной раз пустым звуком превращается в настоящую, осязаемую. Тогда ты понимаешь под этим чувством не какие-то слова, буквосочетание, а спасение своего товарища, сослуживца, защиту того клочка земли, который воплотил для тебя, вобрал в себя все понятия о Родине. Мало того, он стал ею, роднее, ближе, милее вот этого клочка у тебя нет и не будет, и ты с однополчанами встал здесь насмерть. Именно здесь, сейчас ты понимаешь, что без спасённого тобою кусочка вот этого, политого кровью твоей и товарищей каменистого клочка земли не станет Родины, тебя. И будешь биться за него, драться, грызть врага зубами, но отстоишь. А если и умрёшь, то с чистой совестью и с чистой душой. Разве ж это не счастье для настоящего мужчины осознавать свою необходимость защитника?! Разве ты, прошедший это, испытавший, почувствовавший на себе жестокую красоту мужского братства, впитавший её в плоть и кровь свою, мыслишь себя в другом качестве?

И вдруг тебя исключают из фронтового братства, лишают в жизни той опоры, что давала тебе основание быть там, в бою, на острие атаки. Лишают того дела, что давало тебе право гордиться собой, чувствовать свою сопричастность к защите Родины.

Ощущение ненужности себя как мужчины, воина, защитника, пускай и в сане священника на фронте, невозможности находиться вместе со своей паствой, которая каждый день, каждый миг стоит на грани между жизнью и смертью, оптимизма не придавало. Где, как не на жизненной черте, на грани бытия и вечности, рядом с верующими, должен находиться священнослужитель? И не важно, чем владеешь ты в бою: штыком или словом Божьим. Важно, что ты там, где твои товарищи, единоверцы, ты вместе с ними или побеждаешь, или принимаешь смерть во имя их, а они – во имя тебя.

И вдруг ты лишаешься всего этого! Что может быть страшнее? Воспринимается как предательство, измена фронтовому братству, предательство погибших товарищей. Разве можно жить с такими ощущениями? Конечно, нет!

Там, на госпитальной койке, захандрил, потерял веру в жизнь, в себя бывший полковой священник отец Василий. Даже награждение Золотым крестом на Георгиевской ленте из рук самого Его Величества Императора всея Руси не смогло повлиять, изменить то упадническое настроение, что, казалось, навсегда поселилось в душе и сердце войскового батюшки. Но так казалось до тех пор, пока в палате для тяжелораненых фронтовиков не появилась новенькая сестра милосердия, выпускница института благородных девиц из Смольного Евфросиния Новикова.

Небольшого росточка, худенькая, с тонкими чертами лица, с обаятельнейшей, открытой улыбкой, она сразу и бесповоротно влюбила в себя всю палату. Её появления ждали все: и седые полковые командиры, и безусые подпрапорщики. Она находила для каждого улыбку, слово. Тихий ласковый голос, движения рук, даже взмах длинных густых ресниц или тонких бровей девушки несли до раненых тот заряд душевного тепла, любви, жизненной силы, что способствует выздоровлению лучше всяких микстур и таблеток, были самой обсуждаемой темой в палатах.