Виктор Бычков - Вишенки

Но больше всех ждал сестру милосердия Фросю бывший полковой священник отец Василий. Едва проснувшись, он начинал мечтать, рисуя в воображении различные ситуации, где непременно участвуют он и она. Притом она в положении терпящей то ли бедствие, то ли подвергается какой-то опасности каждый раз новой, а он всегда выступает в роли спасителя, защитника. И обязательно после спасения в знак благодарности она целует его, целует страстно, так, что замирает сердце, дрожью охватывает израненное тело мечтателя, будоражит, вгоняет в краску.

Удивительно, но если все раненые в палате считали за честь, за награду поговорить с ней, коснуться хотя бы кончиком пальцев сестринской формы Фроси и потом весь день обсуждать, восхищаться сестричкой милосердия, то отец Василий поступал очень даже странно. Заслышав её голос, он тут же отворачивался к стене, укрывался одеялом и молчал! На все её попытки заговорить, отвечал гробовым молчанием, что расценивалось обитателями палаты как недостаток воспитания, грубейшая бестактность со стороны полкового священника, банальное солдафонство.

Откуда было им знать, что этот великан, герой, не боявшийся идти с голыми руками на врага, не только Божьим словом, но и личным примером поднимавший в атаку на японцев дрогнувших вдруг, было, бойцов, отчаянно громивший в рукопашной противника кулаком с зажатым в нём крестом, робел! Робел при виде этой нежной, хрупкой, худенькой девчонки! Отчаянно, с огромным нетерпением ожидал, а при её появлении – робел! Парадокс! Кому об этом расскажешь?

А она как чувствовала это, всё равно каждый раз подходила к нему, садилась на край кровати у изголовья, касалась своей рукой его руки, гладила его голову и всегда говорила одну и ту же фразу: «Я верю, у вас всё будет хорошо. Я верю в вас». Посидев немножко, уходила. Или могла сидеть какое-то время молча. А для него это было счастьем, но снова не решался заговорить с сестричкой милосердия. Боялся! И опять он корил себя, ругал самыми последними словами, обещал сам себе решиться, наконец, но вновь наступал день, и всё оставалось по-прежнему.

Но однажды он решился, заговорил с Фросей. И этот разговор перевернул судьбу и бывшего полкового священника, и бывшей сестры милосердия. Венчались в церкви при военном госпитале, где в свидетели набилось столько народу, что многим не хватило места, люди стояли в притворе и даже на улице.

Церковное начальство, учитывая героическое прошлое и телесные раны, нанесённые войной, предоставило отцу Василию право выбора, и они с матушкой Евфросинией его сделали в пользу вот этого прихода, вот этой церковки в деревне Слобода, что расположилась на границе России и Белоруссии. Им хотелось быть вдали от больших городов, от суеты и соблазнов, быть ближе к простому русскому человеку. Им было хорошо вдвоём. Впрочем, чего другого можно было ожидать от влюблённых?!

Здесь, за столом на свадьбе, отец Василий пережил ещё раз те юношеские пылкие чувства, прислушиваясь к голосу жены, её словам, и понял, понял отчётливо и зримо, что они сохранились, только пополнились заботами о совместных детишках, житейской мудростью. И снова его душу, его сердце заполнила волна умиления, вышибающая слезу.

– Мне таких слов не говорила, матушка, – слегка, в шутку укорил жену батюшка.

– А я делала и продолжаю делать, – парировала та. – Какие могут быть слова, если есть дела?

– Вот я и предлагаю, господа, тост, – бывший начальник полиции полковник Скворцов поднял бокал, встав из-за стола, произнёс проникновенно, с чувством: – За наших жен! Именно вокруг них и для них крутится Земля, мужчины совершают подвиги, чтобы только заслужить благосклонность наших дам. Но и они, жёны наши, матери наших детей, готовы ради нас на всё. Лизонька, – обратился уже к молодой, – успехи мужа по службе, в жизни – это в первую очередь заслуга жены, любимой женщины. Только женщина способна поднять мужчину на высоту либо опустить в грязь. Имейте в виду. За наших дам, господа! Мужчины, пьём стоя!

Хорошая свадьба, нешумная, скромная, но Макар Егорович доволен. Сын пристроен, с невесткой несколько раз говорил: правильно видит ситуацию, на Степана влюбленно смотрит. И слава Богу!

Живут молодые в Борках, в отцовском доме. Сын целый день с Николаем Павловичем вникает в дела, мотается то на ток, то на винокурню, вроде как остепенился.

В семье наступил некий покой, умиротворение, да и в делах худо-бедно есть движение, не всегда, может быть, такое как хотелось бы, но однако… А вот на душе полного покоя нет, как бы ни старался Макар Егорович оптимистично смотреть вперёд, на перспективу.