Юрий Андрухович - Двенадцать обручей

«Вы знаете, кто это?» — прогремел Первый всеми своими порезами. «Нева иль Спутник, Спутник иль Нева?» — вопрошал бы Пепа у всех тех порезов пятистопным ямбом, однако в иных обстоятельствах, а сейчас он лишь ступил два-три шага к стене, где были свалены на пол целыми пачками старые желтоватые газеты. Ему пришлось наклониться вперед, чтобы не упасть. Так он и стоял, одной рукой подпирая стену. «Вы знаете, кто это такой?! — налетели на него еще два голоса. — Вы слышите, о чем вас спрашивают? Почему вы ничего не говорите? Почему вы бледнеете? Вы знаете, кто это такой?!»

Пепа знал только то, что о мертвецах обычно говорят одно из двух — или совершенно другой человек, или же совсем как живой. Но сейчас он не смог бы сказать ни первого, ни второго, и, конечно, не отсутствие очков на вытянутом — да, слишком вытянутом — лице было тому причиной.

«Это он!» — сказал Артур Пепа. Его рука поехала по стене вниз, но они вдвоем — Второй и Третий — подхватили его под локти и развернули лицом к трупу Цумбруннена.

«Он — это кто? — не отставал Первый. — Вы можете членораздельно назвать его? Вы знаете этого человека?»

«Цумбруннен, — откуда-то издалека услышал Артур свой собственный голос. — Почему он мертвый?»

«Почему он мертвый?» — переспросили все трое почти одновременно, но акцентируя при этом каждый на ином слове: почему, он, мертвый. И тут же, словно из глубочайшей засады, — двое, Второй и Третий, в оба уха Артуру: «А вы не знаете почему?»

Запасы воздуха в легких и мозгу таяли все быстрее, ощущение беды валилось на голову все оглушительней, затуманивая синкопированную скороговорку Первого, откуда Пепа вылавливал лишь отдельные сигналы: анонимный звонок — тело на берегу — предварительные данные — гражданин иностранной — многочисленные физические — смерть наступила приблизительно в — серебряная пластина с именем — житель города Wien — Вена столица Австрии — вследствие удара тяжелым предметом — не исключаем что — семь-двенадцать часов в воде — несомненное убийство — и еще что-то подобное, что пребывало меж этими словами и, очевидно, придавало их смыслу куда большей плотности и порядка.

И только тогда, когда Первый, резко сменив интонацию, ткнул ему пальцем в грудь ( мы подозреваем вас, мы вас подозреваем, вас подозреваем мы!) , Артур Пепа вполне допер, что именно этот тут Первый, поэтому нет смысла крутить замороченной головой во все стороны, отбиваясь от других сознавайтесь , а нужно обязательно докричаться до этого Первого о своем — как там оно называется?! — алиби, алиби, у меня алиби, я тоже кое-что помню из детективных романов, я спал в ту ночь, моя жена была рядом, в той же постели, но где она сейчас, мне плохо, откройте окно, она вам все подтвердит, куда вы ее подевали.

«Алиби? — Первый ужасно обрадовался этому слову. — Разумеется, алиби! Именно так оно и называется! Вот только почему вы шли за ними вслед? Вы ведь шли за ними той ночью? Это ваше алиби?»

Если б не эти удары изнутри, подумал Пепа. Если б не эта оттепель, не эта климатическая катастрофа, не триста тридцать пульсаций в минуту. Он ступил два шага назад — по тем желтым газетам — и уперся спиной в стену. Это на миг помогло: «Хорошо, если это я, то какие мотивы?» — Мотивы, мотивы! — вот правильное слово, пусть скажут, какие мотивы, бездари!

Но Первый только того и ждал, ибо сразу начал загибать пальцы: бытовое пьянство, ссора на почве пьяного соперничества, природное желание возвыситься над иностранцем, ревность, вам этого не достаточно? Им-то этого более чем достаточно!

«Ревность! — попытался засмеяться Пепа, но ничего не вышло. — Какая еще ревность? На каком основании (да, конечно — подстава, как раз правильное слово, подстава !)?»

Не отрывая меланхолического взгляда от посеревшего трупа на сдвинутых вместе столах, Первый ответил: «Да хотя бы на том, что ваша жена на протяжении нескольких лет спала с этим беднягой. Спала, понимаете? Они были любовниками. И все об этом знали. А вы разве не знали? Никто вам не поверит, что вы не знали!»

«Никто вам не поверит!» — заскакали у Пепы в глазах Второй и Третий, точнее, их рты и скулы — десятки, сотни людей знали, все на свете знали, все только и говорили об этом — вот!

Газеты поползли у него из-под ног. Ему хотелось как можно тише — чтобы не разгневать чужого внутри — лечь на спину. Но там была стена.

«Вы не можете говорить? Принести вам воды? Боитесь трупов? Смерти? Может, это вы ее причина? Почему вы молчите? Что вы делали позапрошлой ночью? Глаза! Почему вы глаза закатили? Сознавайтесь — вам полегчает!» — они выскакивали один вперед другого со своими вопросами, нет, это вопросы выскакивали из них, но прежде всего выскакивало из них это их сознавайтесь, да уж и не сознавайтесь даже, а их куда более профессиональное колись, И теперь они наперегонки выгавкивали свое колись, словно в каждого из них пролезло по одному Олегу Скрипке и все они вместе повторяли колись, колись [109] Игра слов из песни О. Скрипки: по-украински «колысь» — «когда-то», но может означать и «колись». , а еще закоси на несчастный случай, и тут же привели Рому Вороныч — ее появление рассчитали до минуты, ее выдержали в коридоре как раз достаточно для того, чтобы добить дело до конца, вот, значит, теперь она была тут, но зависшая где-то посредине, почти в воздухе, одной рукой тянулась к его забинтованному лбу, другой — к векам Цумбруннена, очная ставка — так это, кажется, должно называться, хотя на самом деле там был только немой возглас, стиснутый всхлипом.