Юрий Андрухович - Двенадцать обручей

Почему письмо, какое еще письмо, не понимает Артур, отгоняя от себя мысль о неотвратимости симптомов — давление в груди слева, сумасшедший гон сердечной мышцы, нарастающее беспокойство («слышишь, Ты, не сейчас, не сейчас, не сейчас, прошу!»), ах да, письмо, открытое письмо в связи с убийством того газетного проныры, вряд ли удастся тут и теперь пояснить им все как следует, к примеру, что есть такая форма ненасильственного реагирования на угрожающие общественные тенденции, тьфу, как гадко сформулировано — нет, это не то, просто было страшно, как это Ничто позволяет себе с нами играть, забирая в ночь лучших людей и размазывая их вдоль железнодорожного полотна, «да, я подписывал» — ясно, что теперь все пойдет не на жизнь, а на смерть, вот только бы не уссаться, когда потеряю сознание! Они ведь только этого и ждут — может, им для сведения счетов будет достаточно, чтобы я тут перед ними уссался?! Ради такой цели они ни перед чем не остановятся — вот, снова перебивая друг друга лаем, Второй и Третий атакуют с противоположных сторон: «А он, между прочим, а этот самый фотограф, а он, чтоб вы знали, а он промышленные объекты, ясно? И военные тоже, ясно? Шпионаж, ясно? Агентурные данные — вот так!»

Первый заглянул ему прямо в глаза (и снова так близко-близко, чем он, к чертям, бреется?): «Вам плохо? Почему вы побледнели? У вас похмельный синдром? Где выбыли позавчера ночью? Почему оказали сопротивление при задержании?» — ну что вам на это на все ответить, у вас так много вопросов, а я тут один, вот если бы нас тут пару сотен — всех, которые подписывают открытые письма! «Мне надо где-то полежать, — Артур (или чужой вместо него?) еле шевелил языком, — дайте мне четверть часа, это обычно проходит, скоро отпустит, я отвечу на все ваши вопросы, но не так, не сразу. Мне нужно подышать свежим воздухом». Он уже не был уверен, произнес ли хоть половину из всего этого или только пытался произнести — внутренние шумы мешали ему расслышать собственные слова. Вот только ни в коем случае не говорить о ссанье — они обязательно за это ухватятся и тогда уж и вправду никуда не выпустят.

«Вы сможете идти?» — спросил какой-то из них сбоку и издалека. «Да», — Артур облизнул губы и поднялся с табурета. «Может, вывести вас под руку?» — другой голос, тоже сбоку, но вблизи. «Я сам», — махнул он рукой и тут же увидел сам себя, как он на улице ложится навзничь в этот размокший снег, где-то там, посреди двора, затылком в грязное, тающее месиво, во все на свете весенние ручейки, рядом с защитного цвета забором и пустой сторожевой вышкой , что так вся и скрипит, пошатываясь на цырлах под удушливо-тугим ветром — на этой вымершей территории бывшей местечковой гауптвахты, куда его притарабанили несколько часов назад. (На самом деле не минуло еще и часа, но мы-то помним, каким был для него ужасно долгим этот день.) Да, лечь в этот самый снег и уснуть, пока снег не растаял окончательно.

Теперь он плелся по коридору, такому же ободранному и сырому, с такими же водяными потоками и разводами на стенах, с той же грибковой вонью; они удерживали его в центре своего треугольника, и значит, надежды на шаг влево, шаг вправо были тут же похоронены — они все равно не дали бы ему выдернуться ни вправо, ни влево. Хотя там и встречались какие-то двери — металлические, с зарешеченными окошками, трое или даже четверо дверей по обеим сторонам — все свидетельствовало о вечной наследственности, в этих камерах не одному из наших раздавили яйца, потому что не только же гауптвахта, да что там гауптвахта, да откуда бы ей взяться так просто в поздние ракетные времена — нет, тут пахло еще сороковыми, тут убивали пулей в затылок, причем это могло считаться проявлением высшего милосердия после всех предыдущих циклов с колючей проволокой, раскаленными гвоздями и башмаками, полными крови. И это тоже — короткий курс истории приспособленных помещений карпатского края, еще один недожитый роман.

Артур Пепа, насколько мог, нацеливался на другую дверь — входную, за нею уже угадывался двор и ветер, но там торчал один из ментов, тот, что с калашником , или другой, но так же точно с калашником , он курил на пороге, но, как только увидел в коридоре все гражданское руководство вкупе с подозреваемым, выкинул окурок на ветер, хряснул дверью и деловито зазвенел ключами («налево, налево» — пробился в ухо Артуру кто-то из задних и оттер его от входной двери, направляя в другой коридор). Дежурный мент пошел впереди них, бестолково и долго скрежетал ключом в какой-то еще двери, наконец замок поддался — и они чуть ли не втолкнули Артура в относительно сухую комнату, где на двух сдвинутых вместе нелепых письменных столах лежало укрытое до пояса кусками старой мешковины тело Карла-Йозефа Цумбруннена.