Вирджиния Клео Эндрюс - Цветы на чердаке

А на полу сидел Крис с близнецами и чертовски зло и вызывающе смеялся. Он был сильнее меня, ведь я позволяла ему смеяться надо мной.

– Набросай-ка списочек заказов в магазин, – шутил он. – Пора тебе начать носить бюстгальтеры и перестать брыкаться, как норовистая лошадка, а на этот случай закажи себе, кстати, и уздечку.

Я готова была залепить ему пощечину, чтобы стереть ухмылку с лица. Живот у меня был совсем впалый, и если ягодицы округлились и оформились, то скорее от упражнений, нежели от жира.

– Заткнись! – заорала я. – С какой стати буду я писать и подавать маме список заказов? Она бы и сама знала, какая у меня одежда и что мне нужно, если бы хоть раз на меня взглянула по-настоящему! Откуда я знаю, какой номер бюстгальтера мне нужен? И не нужна мне уздечка! Тебе самому нужен жокейский хлыст и немного здравого смысла, который не придет в голову из книг!

Я смотрела на него и была счастлива, видя его ошеломленное лицо.

– Кристофер! – завопила я вне себя. – Иногда я ненавижу маму! И не только ее, иногда и тебя тоже. Иногда я всех ненавижу, а себя больше всего! Иногда мне хочется умереть! Я думаю, для нас всех было бы лучше умереть, чем быть здесь заживо погребенными! Как будто мы живые и говорящие гниющие овощи, копошащиеся в погребе.

Мои тайные мысли вырвались, выплеснулись на них, как помои, и оба моих брата поморщились и побледнели. А моя сестренка стала как будто еще меньше, сжалась в комочек и задрожала. И чуть только эти злые слова вырвались из моего рта, я пожалела о сказанном. Как хотела бы я вернуть их обратно!

Я резко обернулась и побежала в гардеробную. Скорее, скорее к высокой красивой двери, ведущей на чердак!

Когда мне было больно (а это бывало часто), я прибегала сюда, к музыке, костюмам и балетным тапочкам, в которых я могла закружиться, завертеться и вытанцевать из себя прочь все заботы. И где-то там, в этой малиновой небывалой стране, где я выделывала свои безумные пируэты в диких, безумных усилиях истощить себя до полной бесчувственности, я видела того человека, всегда в тени и в отдалении, наполовину скрытого за белоснежными колоннами, устремленными прямо в фиолетовое небо. И он танцевал вместе со мной, всегда в отдалении, хотя я так сильно стремилась приблизиться к нему, прильнуть к его рукам, которые защитили бы и поддержали бы меня. Я знаю, только с ним я нашла бы наконец мир, покой и любовь.

И тут вдруг музыка оборвалась. Я снова очутилась на пыльном и душном чердаке, моя правая нога была неловко подвернута. Я упала! Когда я с трудом поднялась на ноги, то едва смогла идти. Мое колено было так разбито, что совсем другие слезы, слезы боли, навернулись мне на глаза. Я проковыляла через чердак и класс, не заботясь о своем поврежденном колене. Я пошире открыла окно и выбралась на черную крышу. Стараясь не задевать колено, я спустилась по крутому скату крыши вплоть до самого края с приподнятым желобом водостока. Плача от жалости к самой себе и ничего не видя от слез, я закрыла глаза и на какое-то время потеряла чувство равновесия. Через минуту все будет кончено. Я свалюсь вниз на колючие кусты роз.

Бабушка и мама смогут заявить, что какая-то странная молодая идиотка забралась к ним на крышу и случайно упала вниз. А мама заплачет, когда увидит меня, мертвую и разбитую, лежащую в гробу прямо в голубом трико и балетной пачке. Тогда она наконец поймет, что` она сделала, и захочет вернуть меня, она откроет дверь и освободит Криса и близнецов, чтобы они снова жили настоящей жизнью.

Это была золотая сторона той медали, которую мне вручат за самоубийство. Но я должна была повернуть ее другой стороной и посмотреть, что же на обороте. Что будет, если я не умру? Что будет, если розовые кусты спружинят, приняв на себя тяжесть моего тела, и я останусь до конца дней своих искалеченной и изуродованной?

Или вдруг я действительно умру, но мама не будет рыдать, жалеть меня и биться в отчаянии, а будет только рада избавиться от меня, как от чумы? Как тогда Крис и близнецы выживут без моей заботы? Кто будет матерью для малышей, кто станет ласкать их с такой нежностью, которая иногда распространялась и на Криса? Кто, кроме меня? А Крис – может быть, он думает, что я ему на самом деле не нужна, что книжки и новый уникальный комплект энциклопедий, в красной коже с золотым тиснением, заменят ему меня целиком? Когда он наконец поставит звание доктора после своей фамилии, он, должно быть, получит удовлетворение на всю оставшуюся жизнь. Ему хватит этого для счастья? Нет, когда он станет доктором, ему это не доставит удовольствия, если я не буду присутствовать при этом. Итак, я спаслась от смерти благодаря своей способности учитывать обе стороны медали.