Вирджиния Клео Эндрюс - Цветы на чердаке

Он не издал ни звука, пока прут полосовал его голую кожу. Я слышала те жуткие звуки, что издает зеленый хлыст, врезаясь в живую плоть. И я чувствовала боль каждого удара! Мы с Крисом стали как бы единым целым с прошлого года, он был словно моей второй, лучшей натурой, он был сильный и смелый, и он смог выдержать эту пытку без крика. Я ненавидела бабушку. Я села на кровать, обхватив близнецов руками, и почувствовала такую ненависть, что она просто разрывала меня изнутри. Я пронзительно закричала, потому что не знала, как иначе справиться с этим.

Его пороли, а я испускала крики от его боли! Я надеялась, что Бог это слышит! Я надеялась, что это слышат слуги! Я надеялась, что это слышит наш умирающий дед.

Из ванной она вышла с прутом в руке. Позади нее тащился Крис, бедра его были обмотаны полотенцем. Он был смертельно бледен. Я никак не могла перестать кричать.

– Заткнись! – приказала она, щелкнув прутом у меня перед глазами. – Замолчи сию секунду, пока не получила того же самого.

Но я не могла унять крик, даже когда она подтащила меня к кровати и отбросила близнецов в сторону, так как они пытались защитить меня. Кори вцепился в ее ногу зубами. От ее оплеухи он покатился кубарем. И тогда я пошла, подавляя свою истерику, в ванную, где мне тоже было приказано раздеться. Я стояла там, глядя на бриллиантовую брошь, которую всегда носила бабушка, и пересчитывала драгоценные камни, семнадцать крошечных камней. Ее серая тафта была пронизана тонкими красными линиями, а белый воротничок был вышит вручную. Она глядела на мои короткие выстриженные волосы с выражением внутреннего удовлетворения.

– Раздевайся, или я сорву с тебя одежду.

Я начала снимать одежду, расстегивая пуговицы блузки.

Тогда я не носила лифчика, хотя он и был уже мне нужен. Прежде чем она успела отвести глаза, я заметила, как ее взгляд шарит по моим грудям и плоскому животу. Она явно была оскорблена тем, что увидела.

– Наступит день, старуха, – сказала я. – Наступит день, когда ты будешь беспомощна, а у меня в руках будет прут. А в кухне будет полно еды, которую тебе уже никогда не съесть, потому что, как ты нам постоянно твердишь, Бог все видит и Он вершит свой суд, и Его закон: глаз за глаз, вот так-то, бабушка.

– Не смей говорить со мной, – огрызнулась она и улыбнулась, вполне уверенная, что день, когда она будет в моей власти, никогда не наступит.

Глупо, конечно, что я говорила все это, и глупо, что она позволяла мне говорить. И пока прут хлестал мою плоть, я слышала, как визжали близнецы в спальне:

– Крис, останови ее! Не давай ей бить Кэти!

Я упала на колени около ванны, свернувшись в плотный комок, защищая лицо, грудь и наиболее уязвимые места. Совсем озверев, она хлестала меня, пока не сломался прут. Эта боль была подобна огню. Когда прут сломался, я подумала, что все позади, но она схватила щетку с длинной ручкой и принялась бить меня ею по голове и плечам.

Я старалась удержаться от крика, мне хотелось быть такой же смелой, как Крис, но тут я не смогла. Я завопила:

– Ты не женщина! Ты чудовище! Нечеловеческое и бесчеловечное!

В ответ я получила сильнейший удар по черепу с правой стороны. Все кругом потемнело.

Качаясь, как на волнах, я медленно возвращалась к действительности, вся израненная; голова моя раскалывалась от боли. На чердаке радио играло Адажио с розой из балета «Спящая красавица». Доживи я хоть до ста лет, мне не забыть этой музыки и того, что я почувствовала, когда открыла глаза и увидела Криса, который склонился надо мной, чтобы наложить на рану антисептический пластырь, и слезы из его глаз капали на меня. Он отослал близнецов на чердак играть, заниматься, раскрашивать картинки, делать что угодно, лишь бы они не думали о том, что происходит внизу. Когда он сделал для меня все, что мог, с помощью своего ограниченного запаса медицинских средств, я позаботилась о его изрубцованной, окровавленной спине. На нас не было одежды. Одежда могла прилипнуть к сочащимся кровью ранам.

Больше всего синяков было у меня от щетки, которой она орудовала так свирепо. На голове был обширный кровоподтек, и Крис боялся, как бы не было сотрясения мозга. Закончив лечение, мы повернулись на бок лицом друг к другу, накрывшись простыней. Наши взгляды встретились и растворились друг в друге. Крис провел рукой по моей щеке, так заботливо и мягко, с такой любовью.

– «Разве нам не весело, братец, разве не весело?» – пропела я, пародируя ту самую песенку про Билла Бейли. – «Мы проведем вместе день, длинный, как жизнь. Ты будешь лечить меня, а я тебе заплачу».