Иван Гагуа - Свое и чужое время

— Звонил Бенедикт. Погляжу-ка, что он написал! Ну и ну, дважды жид… — И, пробежав написанное, отложил записку, прощупывая меня взглядом в упор: — Все сделаю для кутаисца… — добавил он и слабенько улыбнулся.

— Но ведь, — поспешил я с некоторой горечью в голосе, — я не из Кутаиси!

— Как? Бенедикт утверждал… — И слабая улыбка, обозначившаяся минуту назад на лице Соломона, холодно примерзла к губам.

— Нет, это ошибка! Я в глаза не видал Кутаиси! — искренне признавался я, сожалея, что родился не там.

— И ты не бывал в Кутаиси? — Соломон Маркович облизнул шершавые губы, отчего улыбка оттаяла, помогая ему выразить удивление тем, что я бросился на север, не побывав вблизи своего гнездовья на юге. — И ты не знаешь даже Михако Давиташвили, который на свадьбе Како Уча всадил семьдесят четыре пули в ночное небо, сидя в окружении приглашенных милиционеров?

— Не знаю, не слышал! — едва слышно пролепетал я, боясь оскорбить слух Соломона Марковича.

Соломон Маркович снова взял в руки записку, сбежавшуюся в свиток, перечитал, но уже повнимательнее, отпихнул в сторону и, нервно постучав по столу ногтем мизинца, удивленно взглянул на меня.

— Скажи, — загорелся вдруг он. — Про Нателу Мирнели тоже не слышал?!

Было ясно, что я не могу ответить ни на один вопрос экзаменатора и схлопочу, стало быть, неуд…

— И про Мирнели Нателу тоже… — сказал я невнятно, не очень стремясь быть услышанным.

Соломон Маркович устало крякнул, тяжко вздохнул, вкладывая во вздох великую досаду и грусть, и, тут же потеряв ко мне интерес, поморгал белесыми ресницами, словно желая освободиться от наваждения. Но уже через минуту-другую, беря себя в руки, бухнул кулаком в стенку сбоку, на что оттуда ответили тем же, свидетельствуя о том, что сигнал принят и надлежащая реакция последует.

Не заставив долго ждать, в дверях показалась женщина и с готовностью мягко уперлась взглядом в начальника, стараясь предупредить его желания и намерения.

— Капа! — пребывая в какой-то задумчивости, отрывисто выкрикнул Соломон Маркович, хотя та, кого он звал Капой, стояла перед ним. — Надо у нас вот этого устроить… — указал он на меня взглядом. — Правда, он почти академик, но ты сама уж сообрази, как это сделать…

Пока Капа жалостливо разглядывала новоиспеченного академика, соображая, как же его пристроить, Соломон Маркович, понизив голос до заговорщицкого шепотка, на короткое «понятно, Соломон Маркович» процедил:

— Отведи его к Сашке. Пусть обмундируется по всей форме и приступает к научной деятельности… — И тут же, перебрав что-то в уме, пригрозил кому-то пальцем: — И без всяких там штучек…

Прикрыв за собой дверь, мы с Капой покинули Соломона Марковича, затренькавшего параллельным телефоном, и пошли к Сашке.

Сидел Сашка, завобмундированием, в раздевалке в отороченном полушубке чуть не с женского плеча. С его женственного лица струился взгляд бездельника, не знающего, к чему приложить руки и мысли.

Обмундировавшись по-зимнему — в ватные штаны, телогрейку и валенки, униформу гегемона, на котором, как утверждают, покоится надежда человечества, — я вышел на крыльцо и, скрывая смущение, в ожидании команды присоединился к собратьям по труду.

«РЕМСТРОЙМОНТАЖ», как стало позже известно, не отвечал ни одной букве названия, поскольку ничего не ремонтировал и тем паче не монтировал, а катался из одного конца Москвы в противоположный, развозя неким организациям стройматериалы.

Трудно сказать, какую выгоду извлекала контора из своей деятельности, ничего решительно не производя. Но мы наспех грузили контейнеры линолеумом, мелким набором инструментов да громоздкими болванками, пригодными разве что на металлолом.

Новые впечатления и знакомства убеждали меня в том, что если когда-нибудь я засяду за стол, то смогу воспроизвести множество вещей и явлений, скрытых за шорами времени.

Правда, контора не всегда функционировала в одинаковом ритме. Выпадали дни, когда, с утра до ночи теснясь в раздевалке, мы неистово обкуривали друг друга, дурея от скабрезностей и пустословия. В такие дни, как повелось, Соломон Маркович, дождавшись конца рабочего дня, задерживал Сашку и меня, а остальных отпускал домой. И мы, зная, чем это вызвано, начищали ботинки и готовились в путь за продуктами на Ленинский, где в одном из гастрономов была директором жена Сашки.

Снабженные длинным перечнем того, что надлежало купить, мы бросались выполнять поручение Соломона Марковича, полагавшего, видимо, что он льстит нам своим непомерным доверием.