Иван Гагуа - Свое и чужое время

К обеду прибежал Пашка с Солянки, где он работал грузчиком в винно-водочном отделе гастронома, и принес большой пакет с горячими пирожками.

— Идет? — весело осклабился он от удовольствия быть причастным к такой работе.

— Идет! — гордо отозвался Семен Семенович и помахал кипой густо исписанных листов. — Гляди!..

Пирожки были горячие, и настроение у всех отличное.

— Когда все будет лады, — сказал Пашка, щурясь на Семена Семеновича, — надо будет отметить…

Но, как показало время, концерну не суждено было пить за здравие, потому что не далее как через месяц наш союз распался по вине покровителя Семена Семеновича, перешедшего на высокую партийную работу.

Я покружил еще некоторое время без дела, разлучившись с Семеном Семеновичем и предлагая свои услуги на товарных станциях, пока мне вновь не улыбнулась удача и не подвернулась работа в газете, правда, внештатная. Но и она вскоре ускользнула, и я оказался тем, кем был сразу по окончании института, то есть — гражданином СССР с конституционным правом на работу…

И вот потускнел здоровый румянец, с таким трудом нажитый сперва у Семена Семеновича, а затем на внештатной работе, и я снова залег в гнездовьях своей коммуналки.

Я глядел в крохотное оконце, выходившее по-над сквериком на Садовом, за которым начинался Строченовский переулок, и единственное, что поднимало мне дух, так это снование студентов института имени Плеханова.

Побыв несколько дней в безмятежном созерцании, я решил-таки посетить бюро трудоустройства, располагавшееся в здании райисполкома.

Мне не терпелось как можно скорее реализовать свои физические данные на каком-нибудь заводе или фабрике, сочетая личные интересы с общественными. Удалившись от своего крестьянского корня, я готов был восполнить еще более могучий рабочий, считая сочувствие двух этих классов друг другу продолжением их духовного родства.

Поднявшись на третий этаж исполкомовского здания и выстояв там свое право на прием, я прошел в кабинет, в конце которого в окружении ярких плакатов, призывающих к романтике дальних строек, за столом сидел белогривый мужчина с неприветливым выражением лица.

— Здравствуйте! — сказал я довольно учтиво, но выражая скептическое отношение к его занятиям по рекламированию.

Мужчина качнул седой головой и с враждебной недоверчивостью брызнул взглядом, излучая стужу январских метелей.

— Понимаете… — сказал я несколько вяло, сожалея о своем визите и догадываясь, что надо будет вывернуться наизнанку, чтобы вызвать доверие к тому, что я рассказываю. На сочувствие я уже не рассчитывал.

— Что у вас? — спросил тот резко чиновничьим голосом, отрезая всякую возможность откровенности. — На ударную стройку, что ли, просишься?

— Нет! Даже наоборот! — ощерился я и, чтоб не тянуть, выложил свои документы.

Он загреб их левой рукой и принялся ворошить, быстро пробегая записи.

— Откуда мигрировал?

Я промолчал, давая возможность самому разобраться в характере моей миграции.

— Прикидываешься этаким вежливым человечком?! Знаю я вас, слава богу, съел не одну собаку…

— Я не знаю, хорошо ли это… — сказал я, отгребая бумаги назад к себе.

— Что? — крикнул он. И тут приоткрылась дверь в кабинет, показав любопытствующих посетителей.

— Закройте! — прокричал кадровик пуще прежнего и, повернувшись ко мне, застрекотал по-домашнему: — Упакую! Отправлю! Я тебе покажу Москву! Я тебе дам красивых баб! — И, грохнув кулаком по столу, принялся куда-то звонить, пригвождая меня взглядом к месту. — Ведерников! Ты слышишь меня? Кто-кто?! Гурьянов — кто! Да проснись ты! Слушаешь? Ну ладно… Так вот… к тебе от меня придет человек — устрой его на тяжелую работу! Что? Нет, не верблюд! Никаких, понимаешь, «посмотрю»! Все, Ведерников… Сам все посмотришь…

— Спасибо! — зачем-то сказал я и поднялся.

Только что злое, холодное лицо потеплело, ледяные глаза оттаяли, — Гурьянов коротко посмотрел на меня и, ничего не отвечая на мое странное «спасибо», уткнулся глазами в стол.

Я вышел на мороз, пересек Валовую и дворами пошел, к заводу Орджоникидзе, разглядывая сквозь морозное небо подобие яичного желтка, размазанного по нему.

Ведерникова нашел я за стеклом отдела кадров.

Сидел он в ватнике меж двумя женщинами, мотая коротко стриженной головой, и вчитывался в бумаги сквозь тяжелые линзы очков, упавших на кончик закругленного носа.

Ведерников поднял голову, попросил меня подождать и подозвал человека лет пятидесяти. Тот был в спецовке, заметно нервничал.