Ольга Шумяцкая - Он летает под аплодисменты

– Так вам в синема, дорррогой вы мой, – взмахнув тонкой кистью с зажатой между пальцами сигариллой, воскрикнул Крутицкий. – Синема со своей камерррой может влезть, куда угодно, хоть в печенки.

– Как же ставить танцы в синема, если оно молчит? – усмехнулся Басби. – Без музыки?

– Ну, когда-нибудь заговорррит, – беспечно отмахнулся Крутицкий. – А вы, Таиррров, что сидите с такой кислой физиономией?

И разговор перетек в другое русло.

Скоро Басби с Женечкой распрощались. Они шли по Тверской в сторону Страстной. Стоял светлый июньский вечер. Басби шел, молча проговаривая про себя то, что было сказано в кабинете Мэтра, и заново переживая ощущения от спектакля. Женечка тоже молчала. Неожиданно она остановилась и повернулась к Басби.

– Ну, вы даете! – выпалила она. – Не нахальство ли – так разговаривать с Самим? Еще советовать взялись! Я не знала, куда деваться.

Басби с удивлением смотрел на нее. Она вроде бы насмехалась над ним, вернее, посмеивалась – лицо озорное, да и, правда, что на него нашло? – но что-то в ее лице было новое, и он не мог взять в толк, что именно. Казалось, своей дерзостью он задел ее. А быть может, ее задела реакция Мастера. Ее глаза цеплялись за лицо Басби, словно что-то выискивали в нем. Он хотел ответить на ее шутливые упреки – все равно, что, пусть дежурное, лишь бы разрядить ситуацию, – но не успел. Сзади послышались быстрые шаги, будто кто-то вбивал каблуками гвозди в брусчатку тротуара. Некто огромный навалился на него, начал тискать, хлопать по спине и плечам, хохотать. Скрипела кожа. Большая голова клонилась к Женечкиной руке. Широкие плечи закрыли от Басби ее лицо.

– Видел вас в театре, – проговорил знакомый голос. Да это же знаменитый полковник, герой, человек-пропеллер, преданный воздыхатель Лидии. Валерий Чкалов! – С дамой мы давно знакомы, в Белокаменной все знают друг друга. Большая деревня! – продолжал Чкалов. – Так что, приедете на поле? – как будто приглашал раньше! – Будем летать над Москвой. А вас, Евгения, я прокачу под Большим Каменным мостом. Вы когда-нибудь летали под мостами? Так я и думал. Жду на Тушинском аэродроме завтра с утра.

Его голос еще гудел, еще в воздухе витал запах кожаных ремней и терпкого одеколона, а он уже исчез – не в небе, а под землей, нырнув на станцию подземки «Тверской бульвар». Чудеса. Чудеса.

В «клоповнике» Анатольева – гостиничке на пять номеров над кабаре «Чертог экспериментов» – Басби прижился. Во сне ему казалось, что он спит на крышке кастрюли, в которой кипит наваристый супчик: то макаронины подрагивают, то бузит фасоль, то пыхтит сельдерей. Концерты шли чуть ли не до утра, с повара снимали колпак только насильно – он беспрестанно что-то жарил, взбивал, подбрасывал сковородки и тарелки. Сквозь сон было не разобрать: может, внизу шумел и не повар, а мастер разговорного жанра с номером «Немой оратор». Серьезный рыжебородый господин появился, кажется, пару недель назад, и быстро стал собирать аншлаги. Он тащил на сцену разнообразные предметы – старенький аппарат дагерротипа, резиновую грелку, книжную полку с одиноким приклеенным томиком стихов – и, взаимодействуя с рухлядью, не произнося ни слова, в пантомиме излагал перед аудиторией свои концепции. О войне, о мире, о ревности и страсти. Застенчивое выражение не сходило с его лица. Посетители радостно гудели, пощелкивали клавиши рояля, который Басби настроил по приезде. Гул с нижнего этажа проникал в его сны, и в них царило путаное веселье. Иногда он просыпался, смотрел в темное окно и не сразу понимал: ему снится собственная репетиция или внизу, несмотря на рассвет, еще идет кутерьма. Эта житейская двусмысленность успокаивала. Улыбаясь, он опять проваливался в сновидения.

К Москве он привык. В «старые москвичи» не лез, да и театральный люд оказался по большей части провинциальным, все повидавшим на своему веку. Лоск приобретался в столице, где театральные сцены росли как грибы, и каждому находилось место. Над спектаклем своим, «Сбежавшей куклой», Басби немного посмеивался: для столицы сюжетец совсем уж наивный и ярмарочный. По ходу репетиций хотел даже внести кое-какие «новации», дабы польстить Анатольеву и новым приятелям. Но нужен был особый – «московский» – трюк. Не цирковой, а с внутренним смыслом, как говаривали мхатовские знакомцы.

На следующий день после посещения театра Мейерхольда он стоял на летном поле в Тушино. Приехал первым. Ни Чкалова, ни Златовласки еще не было. И первый, и вторая вчера исчезли в летних обморочных сумерках, будто и не бывало. Один скрылся под землей. Другая упорхнула на таксомоторе, едва попрощавшись. Приглашение полетать казалось шуткой – да и было ли оно, не померещилось?