Анастасия Петрова - Последняя треть темноты

— Нет. Приступы начались после, — Вася несколько раз кивнул самому себе. — Это была краткосрочная ошибка в матрице моего мозга. Мозг принял решение до того, как я это осознал. В тот момент я не обладал свободой выбора.

— Но вы же знали, что делаете, — в Сашином голосе появилась твердость.

— Знание очень условно. Самоанализ играет с человеком в кошки-мышки, дает ложные ответы, позволяет ставить изначально неправильные вопросы. А свобода выбора, моя дорогая, напрямую связана с самоанализом.

— Сейчас вы скажете, что мы произошли от обезьяны, души не существует, а человеком управляют одни только химические процессы, которые он не в силах контролировать, — закончив мысль, Саша изумилась ловкости, с которой построила сложное предложение на русском языке — так резво она не рассуждала с тех пор, как покинула кабинет доктора Адхена в последний раз.

— Но это правда! Ощущение свободы выбора — фикция! Оно порождается мозгом уже после того, как тот выбирает за нас наши действия. «Мое тело и моя воля — это одно и то же». Шопенгауэр!

— Как-то это не вяжется с вашими предыдущими словами.

— Какими?

— Ну как же? Вы говорите, что не знаете, почему все произошло.

— Верно. Я не знаю.

— Стало быть, вы этого не выбирали.

— В том-то и дело.

— Но вы сами сказали, что сначала мозг принял решение, а уже затем вы приступили к исполнению.

Вася Петров глядел на Сашу чуть отстраненно, словно чувствовал с ее стороны какое-то принуждение и не хотел поддаваться.

— И когда вы совершали действие, вы знали, что за действие совершаете, — продолжила она.

— Знал, конечно.

— Если вы знали, значит, вы несли ответственность, вы отвечали за действие. Не только мозг, но и вы, вы сами, вы, который находится не только в мозгу… отвечали за действие. Потому что даже если мозг и запутывает нас, у нас все равно есть шанс остановиться — пускай уже в процессе совершения ошибки. Или… — Саша на секунду задумалась. — Или уже после того, как ошибка совершена.

— Каким образом мы можем остановиться, если ошибка уже совершена?

— Осознать ее. Не повторять ее.

В палату заглянула Нина, спросила, всё ли в порядке, исчезла.

За окном никто не проходил, солнце не светило, не шел дождь, не бушевала гроза, не грохотало море. С потолка не капало. По стенам не бегали траканы. На полу не шебуршились мыши и ящерицы. В палату не заползали змеи, не врывались еноты. В дверь не стучали опоссумы. Кровать не обвивал ядовитый плющ. Лампа светила резко, но беззвучно. Обстановка как будто бы отказалась участвовать в судьбе Васи Петрова. Было очень тихо, и подсудимый знал, что сейчас Саша задаст этот самый вопрос. Никто не обязывал его отвечать ей, но почему-то он не чувствовал надобности врать, словно она пришла снять с него груз, который в одиночку не одолеть.

Они смотрели друг на друга, и этот обмен взглядами, впрочем, даже не обмен — зрительное включение друг в друга — напоминало Саше минуты в кабинете Адхена, когда, созерцая содумника, она решала, говорить ли ему правду, а он — спускать ли ей ложь.

— Спросите, вам же хочется, — Вася Петров улыбнулся, но уже не лукаво.

Спрашивать было необязательно, они оба знали ответ, но смутно надеялись на то, что в последнюю минуту мозг даст сигнал к спасению. Саша встала со стула и подошла к кровати, склонилась над пациентом.

— Вы бы сделали это снова?

Вася сжал зубы и выдохнул в потолок:

— Все это равнодушие… в мире…

Тот вечер многим запомнился как внезапная остановка посреди длинной дороги. Не остановка в пробке и не остановка по вине проколотой шины или иссякшего топлива, не остановка на кофе и на перекус. Стоп-сигнал из-за гигантского взрыва, который надо было пережить, переждать, прежде чем в задумчивости двинуться дальше.

После того как Нина заставила Сашу выполнить часть культурной программы и послушать Вагнера на третьей сцене Мариинки, Саша, забравшись в кровать с «Анной Карениной», думала об опере и о страхе, который необходимо познать, чтобы забыть его навсегда. Мало его проанализировать, мало понять его природу, с ним надо столкнуться лицом к лицу, несмотря на ужас, впериться в его оскал.

— Знаете, чем вы отличаетесь от этой героини? — спрашивал доктор Адхен, когда Саша показывала ему черно-белые картинки из книги, которую недавно выпустил ее любимый писатель. — Тем, что она исследует свой страх. А вы нет.

Произнося слова, Адхен думал, что имеет в виду глубинный анализ, теоретическое погружение в себя, интроспекцию. Он не знал, что к тому моменту Саша уже мысленно определила самоанализ как первичный этап, играющий, однако, роль второго плана. Для того чтобы сломать модель собственного поведения, мало вообразить себе кошмар — в него надо окунуться. Иначе не поверишь, иначе не испугаешься по-настоящему. И настаивая на исследовании страха, доктор Адхен фактически предлагал Саше нырнуть в аквариум с акулой, вглядеться в нее хорошенько, зафиксировать ее образ в памяти и выбраться, по возможности, не захлебнувшись. Положа руку на сердце, доктор Адхен не очень понимал, как Саша представляет себе исследование страха.