Анастасия Петрова - Последняя треть темноты

Жители острова верили в магию каждого растения. Листья казуаринов они приносили домой и раскладывали в спальне — на ночном столике возле кровати, на подоконниках — чтобы духи этого дерева оберегали семейное счастье. Бугенвиллеями женщины украшали прически, надеясь дольше сохранять молодость. Из листьев банановых пальм составлялись букеты для подношений добрым богам, а цветы магнолий отдавали злым духам.

Злых духов чтили так же, как добрых богов, и думали, что зло в человеке и в природе необходимо для равновесия жизни. Со злыми духами старались быть в ладу, не гнали их с порога, не боялись смерти, верили в реинкарнацию, и потому мертвых не хоронили в могилах, а кремировали и прах развеивали над морем. Немногочисленное христианское население острова считало это дикостью.

Иногда Юре казалось — он остался бы здесь навсегда. Здесь его храм, его дом, его двор — тело и дух приходили в гармонию. Но только без Вали. Ее присутствие, словно лишняя спичка в спичечном домике, разрушало идеальную композицию, расплескивало баланс, расшатывало равновесие. За то, что мысли о Вале и сама она, ее потрепанная плоть и до ужаса расхлябанный внутренний мир, вызывали у него одно лишь отвращение, скуку, зевоту до слез и желание швырнуть эту женщину, как тряпичную куклу, с такой силой, чтобы она улетела за экватор — совесть Юру давно не мучила. Но он терялся, когда думал о Саше и чувствовал, как режет где-то в груди от боли — за себя самого. В глубине души он знал, что дочка ненавидит его не просто так — он виноват. Чувства всегда обусловлены, несмотря на то, что иррациональны.

Он был виноват. Только не так, как представляла себе она. Ведь она ненавидела его одновременно за то, что было, и за то, чего не было, за свои страхи и за его страдания. Как он смел страдать! Как он смел превратить себя в бессменного мученика, Сизифа, который не в состоянии, подобно другим людям, перестрадать, словно в нескончаемом искуплении — его истинное призвание. Неужто он не видел красоты природы, не понимал милости судьбы и глупости ежечасного поскуливания?

— Что тут плохого? Здесь ведь рай! — говорила Валя, изнемогая от натуги в напрасных попытках развеселить мужа.

— Да, да… — он принимался удивленно двигать бровями, но ненадолго, затем снова надевал эбеновую маску и уходил в себя.

Спрятавшись на острове Шато, Юра ощутил приятную свободу от материка и всех, кто его населял. Как будто из бани вдруг попал на воздух, на берег прозрачного озера с серыми гладкими камнями на дне и неброскими деревьями на берегу. Сюин как раз прогуливалась по берегу этого «озера» — то есть в белой пляжной сорочке сидела на скамейке у моря. Короткие мокрые волосы были неаккуратно зачесаны назад — наверное, пальцами — и топорщились, как искусственная шевелюра куклы Джуди-негритянки. Маленькое китайское личико выглядело будто выточенным из скалы — завершенным и совершенным.

— А… простите, вы не знаете, куда подевался гавайский бар? Я здесь не был пару лет, что-то не нахожу. Раньше он был прямо на берегу, — Юра развел руками и смущенно улыбнулся, — прямо вот здесь.

Сюин стремительно повернула голову — как птичка на ветке.

— Я здесь впервые.

И вместо того чтобы извиниться за беспокойство, Юра вдруг присел на скамейку рядом с китаянкой, и они безо всякого стеснения разговорились. Сюин рассказала о том, что родилась в Гонконге, но учится в Колумбийском университете на факультете биологии и обожает Нью-Йорк. Юра тоже его любил, и наперебой, взахлеб, они стали сыпать названиями любимых кварталов, ресторанов, джаз-клубов. Оказалось, они оба знакомы со старым аргентинцем Эухенио, организатором джазового фестиваля в Гринвич-Вилладж, и, возможно, на одном из фестивалей в сентябре две тысячи восьмого года были одновременно. Потом Юра без умолку, обволакивающе раскатисто, искрометно и лирично рассказывал о своих поездках по Америке, о смешных неурядицах и неожиданных встречах, о том, как в Массачусетсе у него однажды из машины украли аппаратуру на десять тысяч долларов, пока он вместе с журналистами-коллегами после репортажа обедал в придорожном кабаке. А вместо аппаратуры, похитители, у которых, наверное, чувство юмора полностью вытеснило совесть, засунули в минивэн клетку с дюжиной кроликов: «Представляете, белые, большущие, пушистые!» Юра почти не жестикулировал, не менял позу — как сел нога на ногу вполоборота к Сюин, так и остался — будто завороженный мощными потоками воздуха, ветром восторга, который срывал с сердца паутину и внезапно делал его чувствительным, восприимчивым к будоражащей красоте.