Иржи Марек - Тристан, или О любви

Ян Томан мгновенно переносится из пятнадцатого века в настоящее время и с ужасом глядит на коллегу.

— Ты хоть раз заметил, чтобы мне протежировали за то, что когда-то в школе Данеш списывал у меня задания?

— Нет, но это тем более удивительно. Такие возможности, а ты их не используешь. Впрочем, теперь…

— Теперь все останется по-старому, не знаю, куда там уходит Данеш, да мне все равно, я хочу одного — спокойно дочитать эти нескладные стихи, половину из которых я попросту не понимаю, и смею тебя уверить, сейчас меня больше занимает белокурая принцесса Изольда, нежели Данеш с его карьерой.

— Берегись женщин даже в книжках, — провозглашает Шимачек, умудренный своим печальным опытом. — Мне никто не звонил?

Томан качает головой, и Шимачек с облегчением усаживается. Потом вынимает из стола полдник.

— Хочешь? Не мешает выслужиться перед одноклассником директора.

— Я начал толстеть, ем одни только яблоки. Так что плакала твоя карьера.

Они хохочут, но в смехе Шимачека вдруг пробиваются нотки какой-то тайной угодливости. А Томан вновь погружается в старинную легенду: именно сейчас две ласточки несут королю Марку в Корнуэльс золотой волос Изольды. И Ян думает: действительно, можно потерять голову из-за одного золотого волоска, можно даже поверить, что на нем держится человеческое счастье. Как прекрасно!

Но тот, кого осеняет подобная мысль, уже не просто мечтатель, он скорее безумец, навсегда потерянный для обыденной жизни. Ян Томан, будь бдителен!

В этот миг появляются две секретарши, ласточки-щебетуньи, они специально приносят какую-то сводку, и все только для того, чтобы рассмотреть Яна Томана вблизи.

— А он ничего, — говорит одна из них уже в коридоре.

— Глаза красивые. Но взгляд какой-то туповатый.

Так рождается общее мнение, что Томан не бог весть что.

Людская похвала, как пчелка: ей все равно на что опуститься — на розу или на крапиву.

После работы умиротворенный Томан углубился в старые малостранские улочки, и ноги сами по себе принесли его туда, где за решетчатым окном старинного дома часто греется кошка. Древнечешская система стихосложения, в которой он был не слишком силен, настроила его на странный лад: он не знал восхищаться ему или предаваться раздумьям, история любви Тристана была довольно непроста, и он с трудом продирался по тексту, малопонятному теперешнему читателю, как заметил даже Хи-ле, который жаловался, что древнечешская интерпретация хотя и весьма подробна, однако действует далеко не так, как легенда.

Но когда, подумайте, рассказ о любви был так же прекрасен, как сама любовь? Когда хороши прелюдии и когда от них нет никакого проку?

О вы, охотники до любовных преданий, юные девы, которые чтением амурных повестей компенсируют пресность бытия, все вы, кто с удовольствием вживается в образ героя и пускается с ним даже в самые опасные приключения, поймите же наконец, что эти истории в действительности — сплошной обман!

Единственная реальность — сама жизнь, такая, какой дает ее нам судьба, то медленно тянется она вереницей унылых дней, то летит в опьянении любовным зельем. Герои историй придуманы, но мы-то с вами настоящие. Блестящие подвиги, которые с легкостью удавались рыцарям в старину, не для нас, но зато мы из плоти и крови, и в этом тоже своя прелесть. О нас не слагают легенд, но, читая их, мы наслаждаемся трепетом страха и сладким восторгом победы. Мы понимаем, что если герою предначертано победить дракона (как случилось с рыцарем Тристаном на острове Ирландия), то нам дана возможность переживать за него в тепле комнаты, не осквернив рук в драконьей крови. Мы сочувствуем раненому герою, оставшемуся лежать возле мертвого дракона, в то время как вероломный сенешаль присвоил голову чудовища и чуть было, негодяй, не женился на принцессе, как произошло с Агингерраном Рыжим и Златовласой Изольдой. Мы всем сердцем переживаем за рыцаря и с удовольствием отсекли бы голову залгавшемуся сенешалю, если бы нам отвели какую-нибудь роль в этой рыцарской легенде. Мы благодарны сочинителю за то, что он разрешил все без нас, предоставив нам возможность надеяться, что и мы вели бы себя не менее мужественно. Мы аплодируем ему, ибо своей историей он заполнил пустоту нашей жизни. Браво! Аплодируем мы сами себе.

Ян Томан идет по переулкам, где когда-то совершалось бесконечное множество подобных историй, мечтая увидеть наконец окно с решеткой, за которой лежит кошка, и обратиться к той, о ком тайно грезит, заполняя графу посещаемости публичных библиотек.