Ханс-Ульрих Трайхель: Тристан-Аккорд

Три коробки с клеймом «La Grange Neuve de Figeac» стояли на самом краю пирса, рядом с железной тумбой, к которой пришвартовался паром. Из всех пассажиров он единственный оказался туристом, все остальные были, судя по отсутствию багажа, местными жителями и сразу заторопились к оставленным на берегу автомобилям и велосипедам. Паром, недолго простояв, отчалил. Август был в самом разгаре, европейский континент изнемогал от жары, но на острове Льюис шел дождь, и в Глазго, где он пересел на «Airshuttle», чтобы лететь на остров Скай, тоже было дождливо. Лишь когда он переправлялся со Ская, стало сухо, и почти все время он просидел на палубе, изучая береговой пейзаж — зеленые луга и невзрачные белые домики, примечательные разве тем, что над каждой крышей возвышалось по две дымовых трубы. Едва он высадился на берег, как снова зарядил дождь. Впрочем, это его не смутило: догадываясь, какая погода его ожидает в Шотландии, он предусмотрительно запасся непромокаемой одеждой. Тогда он еще не мог знать, что шотландский дождь — это не признак плохой погоды. Шотландский дождливый день бывает солнечным и пасмурным. Хорошая погода — это когда светит солнце, плохая — когда небо затянуто облаками. Сегодня «плохая» погода неожиданно сменилась «хорошей». Дождь продолжался, но облака в считанные секунды разбежались, приоткрыв голубой просвет, откуда выглянуло нежаркое августовское солнце. После некоторых колебаний решив все-таки не снимать куртку, он увидел, что по асфальтированной дороге, спускающейся к пристани по склону невысокого холма, едет автомобиль. Это наверняка за ним. Приняв подъезжающий черный лимузин за «роллс-ройс», он занервничал и, понимая, что «роллс-ройс» — это не повод для волнения, тем не менее почувствовал учащенное сердцебиение, сухость во рту и ком в горле. Только когда машина подъехала к самому пирсу, стало понятно, что это не «роллс-ройс», а «бентли». По необъяснимым причинам ему тотчас стало легче, хотя «бентли» был, на его взгляд, ничем не хуже «роллс-ройса». Ожидая приглашения в машину, он нагнулся было, чтобы поднять рюкзак, но дверца распахнулась, и из автомобиля вышел водитель. На нем был серый костюм, светло-серые перчатки и форменная фуражка. Водитель двинулся навстречу, но, явно не собираясь ни произносить приветствие, ни обмениваться рукопожатием, целеустремленно поглядел в сторону и, вперив взгляд в коробки, произнес: «The wine». После чего открыл багажник и погрузил туда все три. Действовал он очень осторожно: коробки под дождем подмокли, и приходилось, чтобы они не развалились, придерживать их снизу обеими руками. Закрыв багажник, водитель сел за руль и нажал на газ, так и не удостоив приезжего ни единым взглядом. Меж тем «хорошая» шотландская погода опять испортилась. Солнце скрылось, с моря подул сырой ветер, дождь незаметно превратился в ливень — он забеспокоился, что водонепроницаемая экипировка его не спасет. Уже и сейчас было холодно, ноги промокли. Он попытался укрыться от дождя под козырьком кассовой будки. Придется ждать, ничего не поделаешь. Адреса ему не дали, все что у него было — это телеграмма, в которой сообщалось, что его встретят на причале, по прибытии вечернего парома. Вот он и приплыл на вечернем и, кстати говоря, единственном здесь пароме, понятия не имея, где его поселят и где живет тот, кто его сюда пригласил. Он знал только, что это шотландская резиденция одного знаменитого английского композитора, коллеги его патрона, композитора не менее знаменитого. Ради своей страдающей депрессиями жены англичанин переехал на юг Франции и пригласил немецкого коллегу погостить в пустующем доме. Англичанина звали Роберт Лич, но музыки Роберта Лича он никогда не слышал. В Германии Роберта Лича никто не слушает, а он и подавно. Можно было бы поискать в телефонном справочнике номер композитора и попробовать дозвониться, но таксофона поблизости не нашлось. А ведь на пристани должен бы быть телефон! — с досадой подумал он. Но телефона не было. Вглядываясь в даль, он видел лишь терявшуюся за травянистым холмом серую, обрамленную овечьими пастбищами асфальтовую ленту, вдоль которой не было не то что телефонов, но и домов. Дождь тем временем стих, и плотная, словно отлитая из бетона серая пелена растворилась, оставив на небе лишь несколько барашков. Сверху все еще капало, однако безнадежный ливень превратился в веселую морось, в водяной пыли играли солнечные лучи, и блуждающими огоньками вспыхивали там и сям радужные сполохи.