Геннадий Прашкевич - Цветы для Чирика

Что ж… Дорожит вещами…

А еще, заметил Валентин, сосед время от времени незаметно поворачивал голову и как бы равнодушно, как бы без всякого интереса, ну вот просто так, как бы случайно оборачивался, косил напряженными глазами в проход между занятыми и свободными креслами, будто надеялся увидеть там кого-то.

Или наоборот, не увидеть.

Добравшись до салона намотавшиеся во Внуково пассажиры (рейс задержали почти на час), откинув кресла, один за другим впадали в беспокойный сон. Все знали, что борт прибывает в Новосибирск очень рано. По-местному где-то около шести утра. Значит, ночь из жизни практически выпадает, не отдохнешь. При свете вылетели, при свете прилетят.

На соседа Валентин обратил внимание сразу.

Наверное, соседу хотелось спать. В темных глазах угадывалась усталость. Но по каким-то своим скрытым причинам сосед не укладывался. Терпеливо уложив под ноги спортивную сумку и «дипломат», он так же терпеливо дождался ужина, ни разу при этом не прикрыв глаз.

Впрочем, это устраивало Валентина.

Ему хотелось с кем-нибудь поговорить.

После пятилетнего перерыва Валентин впервые летел над Россией. Рейс Париж-Москва он не учитывал. Там не то. Ему сейчас хотелось поговорить. Действительно хотелось. Он чувствовал, что окружающие люди изменились. Да и не могли они не измениться за те пять лет, которые я провел вне России, думал он, искоса оглядывая соседа. Конечно, они изменились. Это сразу видно. Напряженнее стали. Злее. В каждом сквозит этакая злая нервность. И нервность эту из людей, пожалуй, уже не вытравишь. Как особая примета, она навсегда останется при людях, проживших в России все годы конца восьмидесятых и девяностые. Есть вещи, которые въедаются в человека навсегда. Так сказать, навсегда входят в его особенности. Есть вещи, от которых человек сам по себе никогда уже не может избавиться.

Тот же сосед слева.

По внешнему виду его никак нельзя отнести к бедствующим.

Бедствующие не летают на самолетах, для них это дорого. Бедствующие одеваются иначе, не так подчеркнуто. И, разумеется, если на ужин им попадает костистая утка, не жалуются.

А сосед ел лениво.

Он ел неохотно, можно сказать, почти приказав себе это.

Было видно, что он не голоден. Он вообще мог без ужина. Что ему эта костлявая утка?

Но почему-то не уснул.

Чувствовалась в соседе некая озабоченность.

Даже в воздухе, даже через час после взлета, он все еще ожидал чего-то, к чему-то прислушивался.

Боится?

Валентин не стал бы этого утверждать.

Но сосед выглядел озабоченным. Морда благожелательно невозмутимая, плечи широкие, но озабоченность явственно жила в нем. Он чего-то опасался. Казалось, он готов к любым событиям.

И вел себя соответственно.

Если Валентин задавал вопрос, сосед выслушивал внимательно, даже подчеркнуто внимательно, чуть наклонив на бок красивую, коротко стриженную голову, ничего не переспрашивал. А выслушав, так же внимательно, даже подчеркнуто внимательно, выжидал пару секунд, как бы оценивая вопрос по каким-то только ему известным параметрам, как бы ища в самом простом вопросе какой-то скрытый подтекст, видимый только ему, но никогда при этом не доводя молчание до неловкости. А помолчав и подумав, доброжелательно отвечал все тем же ровным спокойным голосом.

Такой голос ставят, подумал Валентин.

Поставить такой голос дело не одного месяца.

Когда Валентин, проверяя свою мысль, неожиданно перебил соседа, тот спокойно и благожелательно выслушал его и, выждав несколько секунд, вновь начал отвечать все тем же спокойным, ровным, нисколько не изменившимся голосом, в котором только самое чуткое ухо могло уловить что-то, кроме этого спокойного и благожелательного внимания к собеседнику.

Разговор, впрочем, шел самый, что ни на есть, традиционный.

Безбожные налоги, падение производства, инфляция, безработица, разгул преступности…

– Евгений Александрович.

Падение престижа, закрывающиеся школы и детские сады, обнищание, задержка выплат…

– А я Валентин Борисыч.

Неумные и неуемные лидеры, откровенный цинизм, торговля местами, коррупция, чиновничьи дрязги…

– Из отпуска?

Один всенародно известный политик потрясает над трибуной стальными наручниками, другой народу, его избравшему, грозит чуть ли не топором, третий перекуплен Западом, четвертый погряз в собственной дикости…

– Какой там отпуск! Работа.

Попробуйте разобраться в этом хаосе.

– Да какая сейчас правда!