Владимир Кулаков - Последняя лошадь

Несколько раз он порывался вызвать скорую помощь. Пашка тихо, но жёстко требовал: «Не смей!» И, как заклинание, просил: «Не пускай Нателлу! Закрой меня на ключ!..»

Пашку трясло в ознобе. Укрыться особенно было нечем. Захарыч выпросил у дежурной одеяла и набросал их на своего любимца. Потом притащил из цирка длиннополый армейский тулуп с мохнатой овечьей шерстью. В нём Стрельцов зимами сопровождал лошадей в товарняках при переездах из города в город. Когда он укрыл им Пашку, тот блаженно вытянулся от накатившего тепла и тут же уснул. Уютно пахло овчиной, лошадьми и цирковыми дорогами. Он был дома…

День шёл за днём. Периодически скреблась в дверь Серебровская. Но Захарыч стоял Севастопольским бастионом, отбивая атаки черноволосой красавицы. Этажом выше Васин, осознав ситуацию, посерел лицом и насупился.

Пашке Жарких было совсем худо. Очередной кошмар влетал в его сновидения клубком обрывочных образов. На него вдруг наваливался лютый холод. Вот они снова в Нижнем Тагиле с Захарычем в той знаменитой бане, куда цирковые ходили еженедельно. Вот они с ним после парилки выбегают на мороз нырнуть в сугробы среди разлапистых ёлок. Но почему-то Захарыч оставляет его одного на морозе. Пашка бьёт кулаками в дубовую дверь, но его не впускают. Ему холодно! Зубы стучат так, что с них слетает эмаль. Он интуитивно пытается выстроить этот стук в связный ритм, как в его жонглёрском номере с чечёткой. Вдруг появляется его педагог по степу Михаил Сергеевич Михайлов: «Паша! Чётче носком, фляк мажешь!..» Пашка старается выравнять ритм, холод сжирает тело. Он просыпается – тулуп валяется на полу, а его тело плавает в ледяной луже…

В очередном забытьи появляется Нателла, которая кладёт ему на грудь скользкую, холодную змею. Та подползает к его лицу, и они всматриваются друг в друга. У рептилии удивительной красоты глаза. Он их точно где-то видел раньше! Пашка силится вспомнить, вглядывается, в который раз пытаясь рассмотреть зрачки. Он их вроде видит и не видит. Те теряются в изумрудной бездонности зелёных глаз, в оправе трепещущих пушистых ресниц. Он тонет в их гипнотической красоте, погибает! Так это же Валентина!..

…Ещё один день сгорел и провалился в густые сумерки. Пашка его так и не увидел, он проспал. Мелькнуло что-то в воспалённой памяти светлой полоской и ускользнуло. Было – не было?..

Ночь ещё не наступила, до неё было часа четыре, но осенняя тьма сгустилась, и было ощущение, что дня, как такого, на этом свете нет вообще. Всё сместилось, перепуталось. Реальность исчезла, испарилась. Пашка даже не мог вспомнить, приходил сегодня Захарыч или нет?..

Он в тысячный раз за сутки вынырнул из тупого оцепенения, которое с натяжкой можно было назвать сном. Уличный жёлтый фонарь отбрасывал тени на стенах и потолке, рождая Химер. Воспалёнными глазами он блуждал по окружавшим его предметам, словно проверяя – явь ли это? Влажное одеяло и складки на смятой простыне невыносимо жгли тело, но шевелиться не было сил и желания.

От запаха овчины подташнивало. Тулуп прижимал всей своей массой, сдавливая лёгкие. Пашка сбросил его на пол рядом с кроватью. Он не ведал, какое сегодня число, день недели. Пашка заметно похудел, ослаб. Его сознание летало где-то в больных сонных грёзах. Всё это время он не ел, только пил воду из трёхлитровой банки, которую Захарыч постоянно подливал. Остатки воды сегодня едва прикрывали дно.

Через неделю мутного забвения Пашка вдруг обрадовался наступившему дню, взошедшему солнцу. Внутренний свет озарил душу. Беспричинно стало как-то радостно и легко. Затянувшаяся болезнь породила в теле усталость и странную невесомость. Хворь вдруг резко прошла, словно кто-то отмолил, и там, наверху, разрешили дальше жить…

Дверь отворилась, и Нателла тихой сапой просочилась в комнату Пашки Жарких. От неё пахло теми же духами, что и от Валентины. Она нацепила её подарок, их любимые серьги с «блэк стар». Пашка затрепетал…

…Он рычал, всхлипывал, из его горла вырывались бессвязные междометия. Это был вопль накопившейся боли, отчаяния и горя!..

Переспал он с ней грубо, по-животному, словно мстя всем женщинам сразу за обиды, нанесённые Валентиной! Близость была короткой и какой-то яростной. После этого к Пашке пришло опустошение и отвращение. Захотелось помыться. Он резко отвернулся, поджал под себя ноги и замер. Нателла медленно встала с постели, заправила халат, поправила сбившиеся волосы. Её пошатывало. Она оглядела комнату, словно видела всё впервые. Весь её взгляд выражал недоумённый вопрос: «Что это было?..»