Владимир Кулаков: Последняя лошадь

На повороте показался рыскающий из стороны в сторону обречённый автобус. Его серая громадина в облаке пыли и дорожного щебня приближалась к неизбежному. Венькина «Волга» громко рычала, как маленькая отважная собака, защищающая своих щенков перед громадным бульдогом. Передняя решётка легковушки оскалилась хромом. Под капотом помятый бампер, на котором отсутствовал один из «клыков», словно скривился в усмешке перед опасностью. Круглые фары старой машины горели решительным огнём.

– Ну, что, Червонец, грош тебе цена, если ты этого не сделаешь! – он улыбнулся собственному каламбуру. Мысли его были ясными и спокойными.

Венька прицелился. Он понимал, что у него есть только один шанс, одно мгновение. Он должен ударить ЛАЗ в переднее, правое от себя, колесо, чтобы замять кузовщину автобуса и тем самым затормозить его ход, а лучше – сломать переднюю ось, тогда…

Грошев дёрнул кепку за козырёк, газанул ещё пару раз и рванул рукоятку коробки передач. Лошадиным ржанием взвизгнул выжимной подшипник, «Волга» подобралась и ринулась вперёд. Из-под её днища полетели остатки резины разорвавшегося колеса.

– Давай, родная, да-ва-ай!.. – «Волга» из последних сил пошла в лобовую атаку на автобус.

Водитель Николай всё понял и стал подставлять бок, рискуя перевернуться. Раздался глухой удар, скрежет и приглушённые крики в автобусе.

Искорёженная груда металла ещё несколько метров двигалась, наконец остановилась на краю обрыва и замерла в облаке тяжёлой пыли…

Из автобуса выскакивали перепуганные люди. Водитель ЛАЗа лежал на баранке. Его волосы были усеяны осколками разбитого лобового стекла. Переднее колесо автобуса было разворочено и вмято вовнутрь. Его заклинило намертво…

По дороге из последних сил, хромая, бежал Пашка Жарких. Он придерживал левую руку, которую повредил при падении из машины. На нём лохмотьями болтались некогда отутюженные щегольские брюки. Рубашка тоже представляла собой жалкое зрелище. Щека Пашки кровоточила, ссадины розовыми цветками усыпали тело. Он тяжело, надсадно дыша, подволакивая ногу, подковылял к месту аварии. Осмотрел бегло автобус, своих коллег по цирку, жадно ища глазами «Волгу». Её нигде не было. Он мотал головой из стороны в сторону, отгоняя очевидное. Гримаса отчаяния и боли кривила губы парня. Его плечи сжались, глаза слепли от накрывающей влаги. Внутри Пашки копился крик отчаяния. Он медленно подошёл к краю обрыва и со сжатыми кулаками закричал в небо каким-то первобытным гортанным воплем. Где-то внизу в карьере, словно в ответ, гулко ухнуло и потянуло горьким дымом. Под ногами Пашки лежали осколки лобового стекла такси, кусок картона с рисунком конской головы. На картоне было написано: «Последняя Лошадь»…

– …Что ж ты так орёшь!.. – словно с небес, сначала послышался стон, а потом слабый Венькин голос. Пашка не поверил своим ушам, стал оглядываться.

– Помоги выбраться, я, кажется, под автобусом, спина горит…

Пашка упал ниц. В самом деле, под автобусом лежал Венька.

Цирковые навалились и стали отчаянно приподнимать край грузной, искорёженной машины. Пашка потянул Грошева за руку.

– Тихо ты, больно!.. У меня, кажется, куча всяких переломов. Спина горит огнём. Выхлопной трубой сжёг…

…Они сидели на краю карьера, грязные, извалявшиеся в дорожной пыли, с разбитыми в кровь лицами, и хохотали в голос, аж подвывая! Пашка обнимал картонку, где было написано «Последняя Лошадь». Венька, икая, заходился смехом. Они вспоминали про десять ангелов, которые, со слов доктора, сидели у них на плечах, и самую первую встречу на вокзале…

– Ещё разная лошадь! Ещё разная…

Они размазывали по щекам то ли пот, то ли слёзы и хохотали, хохотали до одури, до истерики, до самого глубинного осознания хрупкости человеческого бытия, его многогранности и безграничности, имя которому – Жизнь…