Владимир Кулаков: Последняя лошадь

– Мне надо в цирк, там лошади…

Дождь пошёл неожиданно, когда его уже перестали ждать. Вдруг потемнело, всё притихло, затаилось. Потом с каким-то змеиным шипением в этот мир ворвался ливень. Застигнутые врасплох люди прятались под деревьями и любыми навесами, кто-то наоборот радостно продолжал куда-то шагать в прилипшей к телу одежде. Воробьи попрятались по кустам и забились под стрехи.

Крыша циркового вагончика гудела от барабанной дроби тяжёлых струй, которые сплелись в грохот водопада. Варька отшатнулась от входной двери, куда мириадами мелких брызг влетали капли дождя, ударяющиеся о поручень и входные ступеньки. Пашка встал и прикрыл дверь. Варька благодарно повиляла хвостом и вытянулась, высунув пульсирующий язык.

В мутном квадрате окна, исполосованном потёками дождя, промокшей серой акварелью виднелся внутренний двор передвижного цирка. Он закончил гастроли в этом городе и собирался переезжать. Основной брезент с него сняли ещё вчера. Оставили только над кулисами, где стояли лошади и медведи. Теперь под дождём мокли мачты с осветительными приборами и круглая чаша координат со зрительскими местами вокруг манежа. Его, как такового, уже не было. Барьеры тоже вчера погрузили в прицеп вместе со шторм-балками. Вместо арены был убранный от опилок круг с обрывками старых афиш и ещё каким-то мусором, сопутствующим гастролям.

Пашка упёрся лбом в прохладное стекло и закрыл глаза. Сквозь шум дождя ему послышался звук Венькиной машины. Он его ждал вот уже третий день. Но это был очередной мираж. Потом заржали лошади на конюшне. Кто-то на кого-то покрикивал, ему отвечали. У кого-то в вагончике вопила музыка. Дождь рождал слуховые галлюцинации, а мир – реальную какофонию…

Неожиданно заскулила Варька и стала царапать дверь. Пашка открыл глаза. В залитом дождём стекле коричневым миражом подрагивал размытый силуэт Светы. Пашка отпрянул от окна, потряс головой, потом бросился к двери…

Он прижался к мокрой девушке. На ней не было ни ниточки сухого места. Волосы мокрыми прядями прилипли к плечам. Лицо и грудь блестели от влаги.

– То-очка!..

– Молчи! Ничего не говори!.. Прошлое иногда бьёт больнее шамбарьера, я знаю…

Дождь был проливным, долгожданным и тёплым. Земля жадно впитывала влагу. От неё шёл пар. Слева от цирка посветлело, и там родилась двойная радуга.

Светлану трясло, как в лихорадке. Было ощущение, что она невероятно продрогла.

– Ты нездорова?

– Не знаю… Жива ли вообще… Ты говорил о страховке… Так вот без лонжи оказалась я…

…Пашка, Захарыч и Света молча возились на конюшне, готовя пожитки к переезду.

Завтра в полдень уедут артисты, послезавтра рано утром автоколонной уйдут животные со служащими, багаж и вся конструкция передвижного цирка. Уже завтра вечером снимут брезент с конюшни и площадка окончательно опустеет. Здесь гастроли закончились. Всё как всегда…

Пашка буднично упаковывался, что делают цирковые каждый раз после окончания программ. Он завинчивал длинными болтами деревянный ящик, где умещалась вся его жизнь. Перед этим он обложил листами фанеры кофр с костюмами и обвязал его верёвками, чтобы при погрузке не пробили бока. На его цирковом багаже синей краской было протрафаречено: «Павел Жарких. Москва. Союзгосцирк».

Захарыч мёл станок у Серпантина, а Света сгребала в железный совок своё «цирковое счастье», которое выпало из Салюта.

Неожиданно появилась Валентина. Она ворвалась на конюшню растрёпанная и решительная. Шикарно одетая, божественно сложённая и женственная в каждом своём движении. Она остановилась в нескольких шагах и, тряхнув густыми волосами, сверкнула зеленью глаз.

– Я вернулась за тобой, Пашенька! Я не могу без тебя! Слышишь! Едем, у нас всё будет по-другому. Обещаю!..

Света выпрямилась. Совок с грохотом выпал из её рук, рассыпав содержимое. Пашка подошёл к Светлане, прислонился к её плечу, нащупал её ладонь и крепко сжал, сплетя их пальцы, сказав этим всё.

Захарыч зашёл к Светлане с другой стороны и тоже взял её за руку. Это было дополнением к молча сказанному.

У Валентины задрожал подбородок, она повернулась и медленно пошла с конюшни, роскошная, хорошо пахнущая тонкими духами и… бесконечно одинокая. На улице её ждало такси…

Артисты и ассистенты номеров стояли в окружении сумок и чемоданов и возбуждённо переговаривались. Очередной переезд всегда создавал какое-то приподнятое настроение.