Игорь Гергенрёдер: Селение любви

1.

Их окно открыто в ночной двор, там ни ветерка, и воздух в комнате недвижный, жаркий. Два нагих тела на кровати время от времени пошевеливаются. Она раскинулась навзничь у стенки, левая рука замерла подле его бока. Он погладил её запястье, нежно перебрал безжизненные пальцы и, приподняв, положил руку себе на пах.

Женщина обессиленно прошептала:

— Не тревожь спящего…

Мужчина стал поглаживать её левую ногу, затем под его ладонью оказались короткие жёсткие волосы. Она егознула.

— Разве мы не устали до невозможности?

Он моляще прошептал ей в ухо:

— Миленькая… а?..

Она потеребила пальцами то, чего они касались, и бросила:

— Будем спатеньки.

Он, однако, продолжал поглаживать, где всего чувствительнее, и её ноги стали потираться одна о другую, ягодицы заелозили по постели. Комнату будто переполнил жаркий вихрь, от которого кровь густеет, и её ток дробится в заманчиво-вяжущие толчки.

— Ого! Я не ожидала…

Он сделал глубокий вдох, как если бы тихая обаятельная слабость дерзала не уступить действию.

— Нет! В самом деле, устал… — и отвалился набок.

Ветхозаветный покой — улыбка мирного отвлечения — неминуемо изживается текущим мигом: вечно новым жизнерадостно-грозным пульсом. Она пружинисто привскочила, блестя глазами в темноте: казалось, чуть — и сбросит его с кровати. Он вдруг всхохотнул как бы украдкой, принялся тискать её, подмял, но она толкнула его руками в живот:

— Перестань! Превратил в балаган. — Поднялась, согнала его с постели и стала приводить её в порядок, расправляя простыню: — Мокрая — хоть выжми!

Потом, встав к нему спиной, прижавшись задом, закинула назад руки, притискивая его к себе, и медленно опустилась на кровать коленом. Давление сопротивляющихся секунд вскипятило жизнь, это был её юг с его исступлённым шёпотом, вкусом огня и мятежным восторгом, когда наготе столь убедительно кивает целомудрие…

Проснулись от жужжания мух. Жмурясь в слепящем утреннем свете, ходили нагишом по нищенской, с голыми стенами, комнате, умывались, чистили зубы над мятым цинковым помойным ведром и говорили о… любви. Он сказал:

— Я хотел бы, чтобы он тоже обожал целовать в ложбинку над поясницей…

— Не все от этого балдеют.

— Ну почему? И ещё я хотел бы… — он прошептал ей что-то в самое ухо, оба прыснули.

Потом она сказала:

— А я не про это думаю. Лишь бы у него всё было настоящее, незамаранное.

Она среднего роста, ладная, с красивой чистой кожей, стриженая. Он не выше её, сухого сложения, но мускулистый. Ей двадцать шесть, ему тридцать. Оба русоволосые, с прямодушными лицами, сейчас немного рассеянными, тягостно-сладкими. С подкупающей прелестной непринуждённостью она начала было надевать трусы — он задержал её руку, встал вплоть, обхватил её голое тело и прижал к своему.

— При нём уже не сможем так вольготно… как же мы будем?

— Втихую!

Она ощутила бедром и шепнула:

— Ну нет! Уже день… — Тем не менее глубь её зрачков поразил встречный огонёк. Смущённость ресниц перешла в улыбку стиснутого рта, и произошла сдача, прорвавшись коротеньким вздрогнувшим смешком: — Ходчей! — Двоих затопил разгул безбрежного простора, хотя они были в четырёх стенах.

Они едва успели отереть пот смоченными в воде полотенцами, как со двора донеслись шаги, голоса.

— Это к нам! — мужчина бегом принёс ей сарафан, поспешно натянул брюки.

В дверь постучали.

… Компания в комнате переговаривается приглушёнными голосами, часто переходят и вовсе на шёпот. Речь о чём-то незаконном, о крупной взятке; готовится какой-то рискованный обман государства. Молодой мужчина с чёрной короткой ухоженной бородкой, его называют Евсеем, произносит:

— Идея — чтобы сохранить добро! Я за него готов горло перервать!

Его энергично поддерживают. И намекающе, не договаривая: о том, что «нетронутость первостепенна», «миг первой близости должен бесконечно цениться», причём «риск есть и будет» и они, здесь собравшиеся, «не гарантированы от нежелательного…»

Можно догадаться, что за уголовщина выпекается сейчас. Хотят купить живой товар, по вероятности, малолеток, и открыть подпольный притон…

— Считайте деньги! — предложил пожилой коренастый еврей, возбуждённо запуская пятерню в свои беспорядочные седые кудри.