Игорь Гергенрёдер: Селение любви

— Я из учреждения… — говорю насупившись.

— А-а-а… — мужчина пытается разглядеть меня под простынёй. — И я тоже… в детстве… из учреждения… — он сложил на груди руки, лицо у него сделалось загадочное. — У меня сверхъестественная биография!..

— Паша! — крикнул за дверью старый женский голос.

Мой гость отчаянно сгримасничал. В дверь просунулась женская голова с такими косматыми, торчащими книзу бровями, что женщина щурилась, чтобы они не лезли в глаза.

— Ты здесь! Паша, когда ты прекратишь фокусы?!

— Фокусы?

— Ты знаешь! — входя в комнату, так гневно это сказала, что я ждал — она в него плюнет. Она вдруг повернулась ко мне, добро-добро улыбнулась. Потом опять воззрилась на человека в ризе, и я снова подумал — вот сейчас расцарапает ему лицо.

— Ты чего сказал Марфе Дмитриевне?

— Идите вы в это дело вместе с Марфой Дмитриевной! — закричал мужчина попятившись.

— Ах ты!.. ах-х… — женщина чуть не схватила мой аппарат.

— Агриппина! — мужчина воскликнул торжественно, указывая на аппарат пальцем. — Ты сломаешь ребёнку вещь, Агриппина!..

Она с опаской потрогала аппарат:

— Тяжесть какая! С ума сошли — надевать на детей…

Мужчина повеселел:

— Рацуха! Зато премию огребли! Вот и Фёдору поставили искусственное горло, а у него почки заболели.

— От водки, — сказала женщина.

— От горла!

Он хотел добавить, но я перебил, обидевшись за мой аппарат:

— Мне дядя Валя делал! Он самый лучший мастер, у него на выставке…

— Валя, Валя, Валя… — гость важно смотрел на металлические планки, винты и вдруг, в суровом неудовольствии, спросил: — С шестимесячной завивкой?

Я прошептал озадаченно:

— Нет…

— Ну, так и есть, я её знаю!

— Паша! — яростно сказала женщина. — Уходи отсюда, Паша, не доводи меня, а то будешь бедный!

— Ну, знаешь ли! — мужчина замигал, посапывая, и, возмущённый, вышел.

— Олежечка, — сказала мне женщина, хотя зовут меня совсем не Олежечкой, — ты сейчас оденешься, моя хорошая, а я принесу тебе закусочку.

Она ушла, а я впился зубами в подушку от жалости, что не досмотрел сон; у меня потекли слёзы — так невыносимо жаль было неразъяснившегося счастья!

Этот сон повторится через шесть лет, когда мне будет четырнадцать. Повторится несколько ночей подряд перед тем, что так пронзительно врежется в мою жизнь.

3.

Я вложил мою высохшую левую ногу в аппарат, зашнуровал его, надел сатиновые шаровары взамен больничных штанов: сегодня, вернее, вчера вечером, когда меня привезли в эту комнату, началась моя новая жизнь. Меня усыновил замдиректора нашего лечебно-учебного учреждения для физически неполноценных сирот Виталий Александрович Пенцов.

Мне уже исполнилось восемь, я и мой новый отец знали — я не смогу звать его папой. Называть Виталием Александровичем было тоже неудобно. И сегодня утром я решил его звать приснившимся необыкновенным именем Валтасар.

Умный, занятый делом каждую минуту, он, даже когда ел, клал на стол несколько книг, из которых торчали разноцветные закладочки, и его рука то макала яйцо в соль, то открывала книгу на закладочке; голубые подвижные глаза попеременно взглядывали в книгу, в тарелку и опять в книгу…

Он всё время учился; незадолго до моего усыновления окончил аспирантуру.

Итак я стал, вместо моей, носить его фамилию — Пенцов. Но эстонское моё имя осталось — Арно. В школу я буду ходить обычную, со здоровыми детьми.

Посёлок, чьим жителем я сделался, был почти в часе езды от старинного города, что расположился в низовьях реки, впадающей в Каспий. Валтасар и Марфа, хирург городской клиники, добирались до мест работы в тряском, до отказа набитом автобусе. Они боролись за пространство для умеренных движений в жуткой связанности жизни, и их отмечал дар — слышать звон родника…

Впоследствии, с ощущением всей полноты сознания, я представлял две человеческие точки с огромным, уместившимся в них миром. Воспоминания неизменно доносят до моей нынешней секунды пронзительное нежелание быть просто материей и не менее терзающий страх растительного быта, что перегорали в почти исступлённую неутомимость, с какой Валтасар поливал насаженные перед окном кусты кизила. За ними тесно торчали серые прутья, перепутанные повителью. Вправо и влево раскинулся двор, окаймлённый непролазными зарослями донника, тархуна, конопли. По нему бродят куры, изредка пробежит крыса.

В нашем густонаселённом бараке первыми познакомились со мной Павел Ефимович, продававший в киоске газеты, и его жена Агриппина Веденеевна. Она принесла мне пирожок с повидлом. Я уже собирался откусить кусочек, как вошёл Валтасар.