Игорь Гергенрёдер: Селение любви

— Так. Начинаем день с удовольствий?

— Доброе утро, — сказал я тоскливо и положил пирожок.

— Доброе, доброе… — произнёс Валтасар с терпеливым неодобрением, в котором понималось: «Ну вот, плюём на гимнастику, вместо горячего хватаем сладкое…»

Он был не один — за ним вошла, по обыкновению озабоченно, слегка наклоняясь вперёд, Марфа. Она всегда морщится, слыша своё имя, и хочет, чтобы её, на худой конец, звали Марой. Я побаиваюсь обращаться к ней без отчества — ведь она хирург, она делает операции, а что для таких, как я, может быть страшнее?.. После операции тебя рвёт, два-три месяца надо лежать в гипсе. Марфа работала не в нашем учреждении, но часто у нас бывала, мы знали — на самые тяжёлые операции отвозят к ней в клинику.

Она подошла к моей койке, ткнула кулаком в матрац, стала многозначительно глядеть на мужа.

— Ну и?.. — спросил он безразлично, но под безразличием чувствовалась робость.

— Мягко! — заявила она тоном вынужденной сдержанности, до скрипа вжимая матрац в койку. — Больной всю ночь проспал на мягком!

В учреждении неукоснительно, словно в странной страсти вылечить нас именно этим, подкладывали нам под матрацы фанерные щиты. И врачи, и медсёстры, и няньки с ревностной важностью относились к исключительно любимой мере.

Валтасар нагнул голову, потёр рукой шею.

— А ты куда смотрела? Ты же была вчера тут!

— Вчера — это в одиннадцать ночи! Почему, после невозможного дня, я ещё и…

— Потому что давать советы все мастера, а быть ответственным… — он упёр испепеляющий взгляд в спину Агриппине Веденеевне, которая, до того как проворно пуститься из комнаты, стояла в молчаливой скорби.

— Почему это я ответственна за постель? — спросила Марфа едко, с вызовом отставив ногу.

— Потому что… потому что это твоя сфера…

— Да? А я считала, что моя сфера — операционная.

— И операционная, и постель, и… морг.

— Морг?.. — внезапно губы у неё искривились, задрожали, она, ярко побледнев, отвернулась к окну.

Валтасар поглядел на меня с насильственной самоуверенностью, хмыкнул, развёл руками, что надо было понимать: «Вот так мы сами вызываем на резкость, а потом обижаемся и плачем». Он подошёл к жене, нежно ей зашептал — я разобрал: «Малыш…» Между тем она на каблуках заметно выше его.

— Хамство — намёки с моргом! — запальчиво отмахнулась она, потом повторила сказанное, но уже другим тоном, означавшим: «Хорошо, что ты извиняешься, но, как хочешь, а такие шутки непростительны».

Впервые в жизни я завтракаю не с гурьбой детей, а с двумя взрослыми. Я потрясён: до чего вкусной оказалась горячая пшённая каша, сваренная с мелко нарезанной вяленой воблой! Поглядываю на взрослых: их немногословие, непоколебимо-серьёзный вид одушевляют поедание пищи настроением деловой внушительности. Стараюсь быть чинным и терзаюсь: не нахальство ли — попросить добавки?.. Вдруг Марфа, бросив: — Не возражай! — накладывает в мою тарелку ещё каши.

Я расцвёл весельем, которое впервые в моей жизни не было одиноким. Когда она спросила, чего мне хочется на десерт, попросил лакомство, о каком бесплодно мечтал в учреждении: ржаной хлеб с подсолнечным маслом и сладким-сладким чаем.

— Интересный вкус! — отметила она с вдумчивостью сомнения.

Наблюдала, как я обмакиваю хлеб в блюдце с маслом, подсаливаю, откусываю, запиваю приторно сладким чаем — и неожиданно чмокнула меня в щёку.

— А белый хлеб со сливочным маслом ты никогда не ел?

— Ел. По праздникам.

Она переглянулась с Валтасаром.

— Будешь ежедневно есть!

От небывалой сытости стало скучно: нельзя, как у нас в учреждении, сыпануть кому-нибудь соли в чай.

Марфа, как бы сосредотачиваясь на тревожном, обратилась к мужу, требовательно постукивая ложкой по чашке, на которой нарисован заяц:

— Наш словоохотливый сосед в э-ээ… феерической куртке… Раньше он мне рассказывал — всю войну был разведчиком, а вчера объявляет — он лётчиком на этом… на боевике…

— На штурмовике, — поправил Валтасар с выражением нарочитой внимательности.

— Да. И якобы немцы кричали: «Ахтунг, ахтунг! Спасайтесь кто может — в небе Чёрный Пауль!» А завтра скажет — был танкистом.

— Ну и что — безобидно.

— Когда взрослый так лжёт и постоянно?.. Надо оградить Арно от этой семейки!

— Попробуй — в бараке, с общей кухней! И не собираюсь — пусть всё как есть.

Марфа прищурилась, выговаривая ядовито вопрос:

— В чём тогда твоя роль?

— Вмешиваться лишь при обстоятельствах особенного рода…