Наталия Ким: Родина моя, Автозавод

Через некоторое время соседства с бывшим уркой Марина Ильинична уже оперировала такими понятиями, как «вывезти базар» или «въехать в дуб» («Кто проигрывает в споре — тот не вывозит базар, а кто не вывозит базар, въезжает в дуб», — поясняла она бабушке). Воевали они в шахматном порядке. Жорка притащил в кухню телевизор — Марина Ильинична на полную мощность врубала радиоточку, Жора терпеть не мог старушкиного кота Зяблика и назло ей завел ворону, назвал Муркой. Ворона Мурка орала целыми днями дурным голосом, а Зяблик стал сходить с ума и отираться возле Жоркиной комнаты, напрочь игнорируя призывы хозяйки и стремясь изничтожить источник звука. Жорка раз привел к себе кореша, чтобы культурно посидеть по случаю праздника Великой Победы, — соседка немедленно вызвала милицию. «Ну ты гнида, Илинишна, — ругался Жорка, — ну че я те сделал-то?! Я тя не трогаю, кажется, кота твоего гнойного ногами не пинаю, в цветы твои поганые не ссу, че ты докапываесся-то?!» «Илинишна» в ответ извела немедленно все растения на кухне и заодно стала уносить из туалета свое персональное сиденье, потому что ей раз привиделось, что Жора («Фекалиями! Собственного производства фекалиями!») написал на нем слово из трех букв, правда она признает, что была без очков, не очень разглядела, но на всякий случай мгновенно потащила «седадло» под воду и с остервенением оттирала его щеткой и содой, так что был ли то морок или правда — так мы и не узнали. Еще ей казалось, что чай у нее чем-то воняет, она подозревала Георгия в том, что он что-то подсыпает ей в кашу и Зябликово молоко, ей повсюду, включая плохую погоду и низкое давление, мерещились какие-то специальные Жоркины козни. Бедная старушка врезала в дверь еще два замка и чутко прислушивалась — выжидала, когда Жорка уйдет из дому, и только тогда выходила, стала есть у себя на подоконнике — стола у нее не было, — и даже завела ночной горшок, чтобы только лишний раз не показываться днем в общем коридоре.

Безусловно, Марина Ильинична от этих новых реалий собственной жизни стала тихо съезжать с катушек, она сама это признавала и во всем винила Георгия. Единственным местом спасения от безобразника, который курит в туалете, громко и фальшиво поет под радиоконцерты и никогда не моет в свое дежурство дверной коврик, был все тот же храм для глухонемых на окраине города. Марина Ильинична стала ездить туда все чаще, она не была у исповеди и не причащалась, просто отдыхала душой среди негромких людей.

Самое интересное, что этот бывший зэк совершенно не казался ни гадким, ни страшным, такой серенький дядечка, смешно улыбался во всю железную пасть и ямочки на щеках улыбались тоже. Он не был ни чудовищем, ни сволочью — просто неухоженным одиноким мужиком, и к соседке относился вполне снисходительно и по-доброму. Но что-то такое в самом его статусе и существовании так возмущало душу Марины Ильиничны, что каждый ее следующий рассказ и жалоба на «безобразия бескрайние» уже казались даже мне, семилетнему ребенку, какими-то карикатурными, гротескными, ненастоящими и нестоящими. А Марина Ильинична яростно накручивала себя и сообщала шепотом уже вовсе какие-то фольклорные небылицы. Бабушка поила ее коктейлем из пустырника и валерьянки, советовала не вступать с «поганцем» ни в какие беседы, кроме бытовых. «Ведь он же не пьет, дворья не водит, ну что тебе еще», — увещевала бабушка.

И вот в одно прекрасное утро Марина Ильинична, как обычно с самого раннего утра двумя автобусами и тремя станциями метро добравшаяся до храма, к своему полному ужасу обнаружила соседа Жорку, метущего церковный дворик возле трапезной — он поступил туда на службу, прибился наконец. Надо сказать, «поганец» тоже был удивлен — он-то не знал, куда «Илинишна» ходит почти каждый день. Эта встреча, видимо, запустила в душе старушки какие-то необратимые процессы, — возможно, она не смогла смириться с фактом, что из всех храмов, улиц, бульваров и площадей города Москвы ее личное исчадие ада покусилось на единственное место, где она чувствовала себя от него свободной. Марина Ильинична пошла на него с криками «Гусь! Гусь! Сюда пролез!» — и схватилась за горло, стаскивая с головы «мантильку». Жорка испугался и подхватил обмякающую «Илинишну», звал на помощь, но, хотя подстанция «Скорой помощи» находилась буквально через дорогу — уже не успели.

Так ее и не стало, бедной балеринной старушечки, у которой что-то такое сломалось в душе, что не позволяло ей существовать на одной территории с невредным, в общем, мужиком. На поминках, которые для подъездных бабулек Жорка устроил сам на собственные деньги, он горевал больше всех, много пил, потом как-то разом всех выгнал, не вышел несколько дней на работу… ну а потом проспался, собрался и постарался вернуться в обыденную свою колею. До следующей посадки оставалось ему полгода — украл в храме оклад с иконы, который сняли для реставрации.