Андрей Голяк - Удовлетворение

– Ну вот и всё, Лёшка. Сегодня сиделка уже не понадобится – мальчик выздоровел.

– Выздоровел… А ты? Вернёшься к Дашке?

– Что значит "вернёшься"? – засмеялась Пэм. – Глупый. Я же от неё никуда не уходила. Просто у меня тоже был маленький отпуск. Вкупе с субботником, правда… Ну не дуйся, я же не в претензии, – она потрепала насупившегося, было, Пепла по небритому подбородку. – А бриться тебе нужно чаще.

– А что Дашка? Простит?

– Дурак ты… – Пэм грустно улыбнулась. – И ничего-то ты о женщинах не знаешь… Она ждёт меня дома… А сердиться – не сердится… Потому что понимает меня в этом вопросе лучше других…

И уж гораздо лучше тебя, Лёш…

– Да я и не скрывал никогда, что я полный лупень во всём, что касается женщин… Несмотря на мою стойкую репутацию заправского донжуана.

– Да какой из тебя донжуан… Ты не ёбарь по натуре… Просто боишься быть один…

Пэм помолчала и решилась:

– Лёш, ты помирись с Таней – я видела, вам хорошо вдвоём. Просто, ты много выёбываешься со своей независимостью… А потом жалеешь, наверное. Но ты музыкант – тебе положено иметь крышу набекрень. Так что она поймёт, не бойся. И простит… Наверное, уже простила…

Простое всегда сложнее сложного. Этот парадокс мы ощутили с тобой сполна, любимая. Мы шли вброд, взявшись за руки, и видели, куда текут реки.

Девочка моя, я живу каждым твоим прикосновением. Каждой твоей чёрточкой. Каждой фразой. Так хорошо просто молчать вместе, говорить о пустяках или о чём-то бесконечно важном. Так хорошо целовать твои ладошки – эти маленькие ковшики, в которых я люблю прятать свои улыбки. Когда нет тебя – нет ничего, кроме бесконечной, безмерной тоски по тебе и дикого в своей прожорливости одиночества.

Я награждаю тебя шутливыми прозвищами – ты в шутку дуешься на меня. Мы часто ссоримся понарошку и с удовольствием миримся. Ведь это всё просто понарошку. Настоящее – в другом… Я погружаю лицо в твои волосы и бормочу тебе разные разности. Я люблю, когда ты забираешься с ногами на диван и устраиваешься РЯДУШКОМ со мной.

Именно РЯДУШКОМ, потому что так уютнее.

Мне бесконечно жаль, что у нас нет большого дома с очагом, возле которого мы могли бы пить сухое вино с сыром или, чёрт с ним, пиво с орешками. Хотя нам хорошо и так, как есть.

Мне нужно говорить тебе о своей любви настолько часто, насколько это возможно. Ведь женщине нужны слова о том, как её любят. Я люблю тебя, счастье моё. Я люблю тебя – ты знаешь об этом, и я знаю, что ты знаешь об этом. Но мне бывает так сложно говорить. Слова разбиваются об стенки твоего ожидания, становятся грубыми и угловатыми… А может это просто кажется мне – ведь я привык писать.

Вот и пишу тебе об этом, солнышко… Пишу взамен несказанных слов.

_Current music: ROCK-FELLER'S "_ _Глоточек_ "

Жизнь – пластилин. И всё вокруг – тоже пластилин. Тёплый, вязкий, противный, липнущий к рукам и одежде, залепляющий глаза, уши, рот, нос… Затрудняющий речь и дыхание. Мешающий ходить, петь, курить.

Мешающий жить… Продираешься из сегодня в завтра сквозь его податливую вязкость. И так каждый день…

Пепел сплюнул в пепельницу и протянул руку за очередной струной.

Какая гадость – ставить на гитару новые струны. Монотонное верчение колков – так и не удосужился купить новый вороток1, а старый где-то просрал ещё год назад – это действует на нервы и заставляет материться вполголоса. Вот ещё тоже придумал – за несколько часов до концерта струны менять. Они ведь и усесться, как следует, не успеют

– нестроевич на сцене обеспечен. Снова "ирокезы" будут кидать недовольные косяки – впрочем, херня, ему не привыкать.

Выздоровление состоялось месяц назад. Хотя, какое там выздоровление – просто перестал квасить, отставил в сторону дурь и приключения на свою жопу. Приводил, правда, пару раз на ночь каких-то трепетных девчушек, ещё Даша забегала проведать – но это совсем из другой оперы, это не считается. Чёрт, все пальцы исколол этими блядскими струнами, каждый раз одно и то же. Так вот, кроме

Даши и трепетных девочек, у него полный штиль. Ти-ши-на. Не тишина умиротворения, не молчаливое спокойствие. А какая-то гнетущая пустота. И где-то внутри сидит молчаливый змей, колечками свернулся уютненько и сосёт, сосёт кровь из сердца. Сердце-то постепенно высыхает, скукоживается. А змей всё жирнее, всё молчаливей… Скоро займёт всё пространство внутри – и тогда задохнёшься к чёртовой матери.

Пепел покончил с последней струной и отложил инструмент в сторону. Всё, слава богу. Через часок подстроить – струны к тому времени потянутся немного. Может, на концерте строй и не уедет.