Никос Казандзакис - Я, грек Зорба

— К черту, — пробормотал он, решаясь, — я еще могу дать радость женщине, вперед!

Взяв под руку мадам Гортензию, Зорба устремился на берег, передал мне кольца, повернулся к морю и затянул молитву: «Благословен будь наш Господь во веки веков, аминь!»

Потом старый хитрец обратился ко мне:

— Вот, смотри, хозяин. Когда я крикну: «Ой-е! Ой-е!» передашь нам кольца. Он снова заревел своим грубым ослиным голосом:

— За раба божьего Алексиса и рабыню его Гортензию, жениха и невесту, за их спасение, помолим Всевышнего!

— Слава Господу! Слава Господу! — пел я, с трудом сдерживая смех и слезы.

— В молитве есть еще слова, — сказал Зорба, — но пусть меня повесят, если я их вспомню! Однако перейдем к делу. — Жених подпрыгнул и крикнул, протягивая мне свою лапищу:

— Ой-е! Ой-е!

— Дай и ты свою ручонку, дама моего сердца, — сказал Зорба невесте. Та протянула изъеденную стиркой, дрожащую руку. Я надел им кольца, в то время как Зорба неистово, словно дервиш, заклинал: «Раб божий Алексис соединяется в браке с рабой божьей Гортензией во имя Отца и Сына, и Святаго Духа, аминь! Раба божия Гортензия соединяется в браке с рабом божьим Алексисом…»

— Ну вот, теперь все кончено! Иди сюда, моя курочка, я поцелую тебя первым в твоей жизни законным поцелуем!

Но мадам Гортензия рухнула на землю. Она сжимала ноги Зорбы и плакала. Жених с состраданием покачал головой.

— Бедная женщина! — прошептал он.

Мадам Гортензия встала, оправила юбки и раскрыла объятия.

— Нет! Нет! — вскричал Зорба. — Сегодня святой вторник, будь умницей! Сейчас пост!

— Зорба мой… — шептала она в изнеможении.

— Потерпи, моя хорошая, подожди до Пасхи, вот тогда поедим мясного. И похристосуемся крашеными яичками. Теперь же тебе пора возвращаться домой. Что скажут люди, увидев, что ты в такое позднее время на улице!

Взгляд Бубулины умолял его.

— Нет! Нет! — Зорба был непреклонен. — До Пасхи! Пойдем с нами, хозяин.

Он прошептал мне на ухо:

— Не оставляй нас одних, ради самого Господа Бога! Я сейчас совсем не в форме.

Мы пошли по дороге в деревню. В небе сияли звезды, пахло морем, где-то кричали ночные птицы. Старая русалка покорно тащилась, повиснув на руке Зорбы, грустная и счастливая. Наконец-то она бросила якорь в столь желанном порту. Всю жизнь она пела, распутничала, высмеивала порядочных женщин, но никогда не была счастлива. Проходя по улицам Александрии, Бейрута, Константинополя, надушенная, намазанная, одетая в кричащие наряды, она видела женщин, кормящих младенцев. Грудь ее покрывалась мурашками, набухала, соски напрягались, подстерегая маленький детский ротик. «Замуж, замуж, иметь ребенка…» — вздыхая, мечтала эта женщина всю свою долгую жизнь. Но ни одной живой душе не раскрывала она своих страданий. А теперь, слава Богу! Хоть и поздновато, но лучше поздно, чем никогда: потрепанная волнами, потерявшая управление, она входила в столь желанный порт.

Время от времени она поднимала глаза и украдкой смотрела на огромного верзилу, который шел рядом. «Это, конечно, не богатый паша, — думала она, — в феске с золотой кистью, это не прекрасный сын бея, но это лучше, чем ничего. Будь благословен Господь! Он будем моим мужем, моим настоящим мужем».

Зорба тащил ее на себе, торопясь быстрее прийти в деревню и избавиться от нее. Несчастная спотыкалась о камни, ногти на больших пальцах были сбиты, мозоли причиняли ей боль, но она молчала. Зачем говорить? Зачем жаловаться? В конце концов все хорошо!

Мы прошли смоковницу и сад вдовы. Вот и первые дома. Мы остановились.

— Доброй ночи, мое сокровище, — нежно проворковала старая русалка, становясь на цыпочки и пытаясь дотянуться до губ жениха.

Но Зорба не наклонился.

— Может, мне броситься к твоим ногам, чтобы их целовать, любовь моя? — спросила женщина, готовая упасть на землю.

— Нет! Нет! — волнуясь, запротестовал Зорба, обнимая ее. — Это я должен целовать тебе ноги, сердце мое, это я, но у меня приступ лени. Доброй ночи.

Мы оставили ее и молча двинулись в обратный путь, вдыхая ароматный воздух. Вдруг Зорба повернулся ко мне:

— Что же теперь делать, хозяин? Смеяться? Плакать? Посоветуй мне что-нибудь! Я не ответил, у меня самого сжималось горло — то ли от слез, то ли от смеха.

— Хозяин, — сказал вдруг Зорба, — как же зовут того мерзавца, древнего бога, на которого не могла пожаловаться ни одна женщина? Я кое-что слышал об этом. Он тоже, похоже, красил бороду, татуировал на руках сердца, стрелы и русалок; он принимал образ быка, лебедя, барана, ягненка, осла. Скажи мне его имя.