Никос Казандзакис - Я, грек Зорба

— Ты, хозяин, еще и педант… не в обиду тебе будь сказано. Всё, что я тебе говорил за время нашего знакомства, это я как бы песню пел.

— Как эго? — запротестовал я — Я все очень хорошо понимаю, Зорба!

— Да, головой своей ты понимаешь. Ты говоришь: Это правильно, это неправильно; это вот так или это не так; ты прав или ты ошибаешься». Но куда это нас приведет? Вот, когда ты говорил, я смотрел на твои руки, грудь. Что же было с ними? Они оставались немы, будто в них нет ни капли крови. Так с помощью чего ты хочешь понять? Своей головой? Тьфу!

— Подожди, говори яснее, Зорба, не путай меня! — воскликнул я, пытаясь его завести. — Я полагаю, ты не слишком хлопотал о родине, не так ли, бездельник!

Он с таким раздражением хватил кулаком по стене, что листы железа, которыми был обшит сарай, загудели.

— Я, каким ты меня видишь сейчас, — завопил он, — я собственными волосами вышил церковь святой Софьи на куске ткани и носил на себе, повесив на шею, прямо на грудь, вместо амулета. Вот этими лапищами я ее вышил, старина, и с помощью шевелюры, которая в то время была черна как смоль. Я скитался с Павло Меласом среди скал Македонии — весельчак, гигант, ростом выше сарая, вот таким я был — в своей юбке в складку, красной феске, с серебряными подвесками, амулетами, ятаганом, патронташами и пистолетами. Я был увешан металлом, серебром и подкован гвоздями и, когда я шагал, все это громыхало, будто шла целая армия! На-ка, посмотри…посмотри! Зорба распахнул рубаху и закатал панталоны.

— Поднеси свет, — приказал он.

Я приблизил лампу к худому и смуглому телу: глубокие рубцы, шрамы от пуль, следы сабельных ударов — тело его было, как решено.

— Посмотри теперь с другой стороны! — он повернулся и показал мне спину.

— Ты видишь, сзади ни одной царапины. Теперь тебе понятно? А сейчас убери лампу

— Какой срам! Послушай, старина, станут ли люди когда-нибудь мужчинами? На них брюки, воротнички, шляпы, но они все еще ослы, волки, лисы и свиньи. Они вроде бы похожи на изображение Господа' Кто? Мы? Какая насмешка! Казалось, Зорбой овладели ужасные воспоминания, он все сильнее раздражался, ворча что-то сквозь свои гнилые, расшатанные зубы.

Поднявшись, он схватил графин с водой и стал пить большими глотками, после чего несколько успокоился.

— Где бы ты меня не коснулся, — сказал он, — я закричу. Весь я — сплошные раны и шрамы, а ты мне говоришь о женщинах! Стоит мне вспомнить те времена, когда я был настоящим мужчиной, как я перестаю оборачиваться на юбки.

Тогда я касался женщин мимоходом, не дольше минуты, как петух, и уходил. «Грязные куницы, — говорил я себе, — они хотят высосать все мои силы, черт возьми! Да пусть они повесятся!» Итак, я снимал с крючка свое ружье и в путь! Я, как комитаджи, ушел в партизаны. Однажды в сумерках я прокрался в одно болгарское село и спрятался в хлеву, в доме болгарского попа, который сам был свирепым комитаджи, кровожадным животным. Ночью он снимал сутану, одевался пастухом и с оружием врывался в греческие села. Возвращался он утром, пока не рассвело, весь в грязи, крови и шел к обедне читать проповедь. За несколько дней до моего прибытия поп убил, прямо в постели, греческого учителя, пока тот спал. Итак, проникнув в поповский хлев, я лег на спину прямо на навоз позади двух быков и стал ждать. Ближе к вечеру гляжу — мой поп входит, чтобы задать корм животным. Я бросаюсь на него и перерезаю ему горло, словно барану, отрезаю уши и кладу в карман. Я коллекционировал тогда болгарские уши, так что я взял уши попа и смылся.

Несколько дней спустя я снова, прямо средь бела дня, пришел в ту же деревню, прикинувшись разносчиком.

Оставив оружие в горах, я спустился, чтобы купить хлеба, соли и обувь для своих товарищей. Около одного дома я увидел пятерых босых малышей, одетых в черное, которые держали друг друга за руки и просили милостыню. Трех девочек и двух мальчиков. Старшему из них было не больше десяти, маленький был совсем крошкой. Старшая девочка держала его на руках, лаская и целуя, чтобы он не плакал. Не знаю почему, видно божье внушение толкнуло меня подойти к ним:

— Чьи вы будете? — спросил я их по-болгарски.

Старший из мальчиков поднял головку и ответил:

— Мы дети попа, которого недавно зарезали в хлеву. — Слезы выступили на моих глазах. Земля завертелась как мельничный жернов. Я прислонился к стене и только тогда голова перестала кружиться.

— Подойдите ко мне, дети, — сказал я. Достал свой кошелек из-за пояса, он был полон турецкими лирами и меджиди. Опустившись на колени, я высыпал все прямо на землю.