Никос Казандзакис - Я, грек Зорба

Зорба почесал в голове.

— У меня туповаты мозги, я с трудом понимаю… Ах! Хозяин, если бы ты мог станцевать все то, о чем ты говоришь, чтобы я понял!

Я кусал себе губы от изумления. Если бы я мог выразить все в танце! Но, к сожалению, я был на это неспособен. Похоже, моя жизнь была истрачена напрасно.

— Или рассказать мне все это, как сказку, если бы ты мог, хозяин. Как это делал Хусейн Ага. Это был старый турок, наш сосед. Очень старый, очень бедный, ни жены, ни детей, совершенно одинокий. Одежда его была изношена, но сверкала чистотой. Он сам ее стирал, готовил пищу и драил полы. По вечерам он приходил к нам. Садился во дворе рядом с моей бабушкой и другими старухами и вязал носки.

Этот Хусейн Ага был святым. Однажды он посадил меня к себе на колени и положил руку мне на голову, как бы давая мне свое благословение: «Алексис, — сказал он мне, — хочу доверить тебе кое-что. Ты еще очень мал, чтобы разуметь, но когда вырастешь, поймешь. Слушай же, дитя мое: Господь Бог, видишь ли, велик — ни семь этажей неба, ни семь этажей земли не могут его вместить. Однако сердце человека его вмещает. Поэтому, Алексис, будь осторожен, не порань чье-то сердце!»

Я молча слушал Зорбу. Если бы я мог, думал я, раскрывать рот лишь тогда, когда отвлеченная мысль достигала своей вершины, напитывалась жизненными соками, становясь сказкой! Но достичь этого удавалось только великому поэту или народу, обретшему после многовекового упадка свое самосознание.

Зорба поднялся.

— Пойду, посмотрю, что делает наш поджигатель, брошу ему одеяло, чтобы он не простудился. Возьму еще ножницы — они могут пригодиться. Взяв все это, он, посмеиваясь, пошел вдоль моря. Показавшаяся луна освещала землю мертвенно-бледным болезненным светом.

Оставшись в одиночестве у погасшего огня, я обдумывал слова Зорбы. Казалось, они поднимались из глубин его существа и еще сохраняли человеческую теплоту. Мои же мысли были книжным плодом. Они исходили из моего сознания лишь слегка окропленные каплей крови. И если они имели какую-то ценность, то только благодаря этой капле!

Лежа на животе, я ворошил теплый пепел, как вдруг вернулся Зорба с опущенными руками, вид у него был оторопелый.

— Хозяин, не удивляйся…

Я резко поднялся.

— Монах мертв, — сказал он.

— Мертв?

— Я нашел его лежащим на скалах. При луне его было хорошо видно. Я опустился на колени и стал стричь ему бороду и остатки усов. Стриг, подрезал, а он все не шевелился. Что-то на меня нашло и я стал начисто срезать ему волосы на голове. Настриг, должно быть, целый фунт волос. И когда я его увидел таким стриженным, как баран, то рассмеялся. «Послушай, господин Захарий, — говорю я и трясу его, — проснись же, чтобы увидеть чудо Пресвятой Девы!» Тут я обалдел. Он не шевелился. Тряхнул его еще, ничего! На сей раз он не успел смыться, бедный старик, подумал я. Распахнул его рясу, открыл грудь, приложил ладонь ему к сердцу напрасно, тук-тук не слышно, совершенно ничего! Машина остановилась.

По мере того как Зорба говорил, его все больше охватывало возбуждение. Смерть на какое-то время сбила его с толку, но он скоро успокоился.

— Что же теперь делать, хозяин? Я полагаю, его надо сжечь. Кто убивает с помощью керосина, от него же и погибнет, разве не так говорит Евангелие? Ты знаешь, его одежда не гнется от грязи и пропитана керосином, он загорится, как Иуда в святой четверг.

— Делай, что хочешь, — сказал я вымученно. Зорба погрузился в размышления.

— Какая досада, — сказал он наконец, — очень досадно… Если я подожгу, одежда займется, как факел, но сам он, бедняга, кожа да кости! Такому тощему надо безумно много времени, чтобы стать пеплом. В нем нет ни унции жира, нечем помочь огню.

— Если бы Господь Бог существовал, не думаешь ли ты, что он, предвидя все это, сделал бы его упитанным, чтобы нам выпутаться из этого дела? Что ты об этом думаешь?

— Не впутывай меня в эту историю, говорят тебе. Делай, что хочешь, только быстро.

— Лучше всего, если бы из этого получилось чудо! Чтобы монахи поверили, будто сам Господь сделался цирюльником и после бритья монаха, сам же его и убил в наказание за ущерб монастырю. Лукавый грек почесал голову.

— Какое еще чудо? Какое чудо? Скорей, я жду тебя здесь, Зорба!

Лунный серп вот-вот должен был закатиться, золотой с ярко-красным, похожий на раскаленный в огне металл.

Усталый я пошел спать. Проснувшись на заре, я увидел Зорбу, который готовил кофе. Бледный, с красными опухшими глазами, он не спал всю ночь, однако его толстые козлиные губы хитро улыбались.