Исаак Башевис-Зингер - Поместье. Книга I

— Нет, нет у нее температуры. Слава Богу, слава Богу! Люциан, дорогой мой, раз уж я дожила до счастья тебя увидеть, это не иначе как чудо, дар Небес, это доказательство, что Господь не оставил нашего рода…

Евгения Козловская не снимала черного уже много лет, с 1863 года, когда польские помещицы начали носить траур по жертвам царского режима и потерянной родине. Столичные дамы надевали черные платья с белыми лентами и в насмешку кланялись каждому русскому офицеру или солдату. Мужчины демонстративно носили конфедератки, черные блузы и перстни с черными камнями, а галстуки закалывали булавками с польским орлом в терновом венце. В костелах упорно распевали «Боже, что Польшу…» [89] «Боже, что Польшу…» — одна из известнейших польских национальных патриотических песен. Текст, распространенный в XIX в., представлял собой компиляцию стихов А. Фелиньского и А. Горецкого. Исполнялась на мотив народной песни XVIII в. . У поляков было три занятия: оплакивать героев, всеми способами высмеивать москалей и открыто готовиться к новому восстанию. Евгения Козловская и ее муж Аполлон, брат графини Ямпольской, жили тогда в Люблине, но часто приезжали в Варшаву. Если верить Козловской, ее супруг пожертвовал национальному правительству тридцать тысяч рублей, а сама она сняла с себя все украшения до последнего. Аполлон Козловский сражался в лесах и умер почти сразу после поражения. Графа Ямпольского сослали. Про Люциана доходили слухи, что он пал в бою. Евгения Козловская уже не снимала траурных одежд.

Когда-то Аполлон Козловский был богат, но после него остались лишь огромные долги по кредитам, обветшалый дом и дочь Стефания, которая вышла замуж за врача из Замостья, сына аптекаря. Да, Козловские обеднели, но по-прежнему играли важную роль в старшем поколении землевладельцев, которое помнило старые добрые времена и не хотело примириться с нынешним позитивизмом. Молодые прозвали их черными воронами. По вечерам собирались в чьем-нибудь доме, запирали ставни, и кто-нибудь наскоро исполнял на фортепьяно «Боже, что Польшу…» или «С дымом пожаров» [90] «С дымом пожаров» — патриотический гимн Ю. Никоровича на стихи К. Уйейского. . Потом читали письма, в обход цензуры доставленные из Архангельска или Сибири освободившимися арестантами, и собирали для ссыльных пожертвования. Наверно, пристав об этом знал, но закрывал глаза. Он был женат на польке, да и какую опасность могут представлять собой несколько бабок, старых дев и обнищавших дворян, которым только и осталось хвалиться друг перед другом и вспоминать прошлое? Руководил кружком старый ксендз Хвощевский, он участвовал еще в восстании тридцать первого года. В кружке справляли давно забытые католические праздники, строго соблюдали посты, а на собраниях тайно читали «Дзяды» Мицкевича и мистические сочинения Товяньского [91] Анджей Товяньский (1799–1878) — религиозный философ-мистик, считал поляков избранным народом, который послан в мир, чтобы искупить грехи человечества. .

Люциан еще мальчишкой знал дядю Аполлона и тетю Евгению, они часто наведывались в Ямполь погостить. Уже тогда над энтузиазмом Евгении Козловской и ее романтической натурой втайне посмеивались. Тетя Евгения состояла во всех женских благотворительных обществах, жаловалась, что за ней шпионят царские агенты, и любила декламировать патриотические стихи. Когда Люциан тайно вернулся из Варшавы в Ямполь, Хелена рассказала, что тетка стала совсем смешной, сильно постарела и зажигает в алтаре свечи за упокой его, Люциана, души. Фелиция была похожа на тетку как две капли воды. Это она написала Евгении, что Люциан жив, причем сообщала об этом намеками, соблюдая все правила конспирации.

Не одну неделю — с тех пор как Хелена приехала в Замостье — тетя Евгения только и говорила о воскресении Люциана. Она крестилась, плакала и молилась, чтобы он не попал в руки врага. Хотя следовало хранить секрет, все быстро узнали хорошую новость. Теперь у знакомых помещиц было о чем поговорить и повздыхать. Многие помнили Люциана ребенком, и все знали ненадежного графа Ямпольского, который не перенес испытаний и выпросил у царя прощение, сочувствовали больной графине Марии и ее старшей дочери Фелиции. Тетка приглашала Фелицию в Замостье, она нашла для нее подходящую партию, но Фелиция, добрая душа, истинная христианка, не могла оставить мать. Зато Хелена приехала уже в третий раз. Она рассказала, что Люциан поссорился с отцом из-за Евдохи, о том, как Люциан целую ночь просидел с матерью, и заодно упомянула еврейскую девушку, дочку арендатора, которой братец, известный ловелас, вскружил голову. Насколько Хелена поняла, Люциан собирался из Варшавы в Пруссию. О том, что он приедет в Замостье, речи не было.