Вячеслав Репин - Антигония. Роман

Было 29 сентября. Под вечер ― высчитав разницу во времени, но, помнится, что-то всё же напутав, ― я позвонил в Нью-Хэмпшир и попал на незнакомый женский голос… Это была Анна. Я не узнал ее.

Приняв меня до странности сухо, Анна подтвердила известие таким тоном, будто я в чем-то еще сомневался, а затем скороговоркой поинтересовавшись, где я и откуда звоню, всё же удосужилась в двух словах объяснить, как всё произошло. Джон «растаял, как лед в стакане», на второй день после очередной пневмотомии, удаления метастазов из того, что осталось от легкого после неоднократных рецидивов. Началось же всё с так и нелокализованной первичной аденомы, то есть болезнь обнаружили слишком поздно. С самого начала, еще за год, Хэддлы были в курсе того, что надежд на выздоровление очень мало.

Вскользь оговорившись об «ажиотаже», который, как она ни силилась его предотвратить, разразился в некоторых масс-медиях, Анна стала объяснять, но рассеянным, бессвязным тоном, что через пару месяцев собирается поехать во Францию, и поинтересовалась, застанет ли меня в Париже. С ходу ответить что-либо вразумительное я был не в состоянии. Я пообещал перезвонить ей. На этом она прервала разговор ― кто-то посторонний сидел и у нее в гостиной…

Подробности о последних днях и часах Джона, вплоть до самых сокровенных, припрятанных от глаз посторонних людей, сегодня известны благодаря самому Джону Хэддлу. Финальный период своей жизни Хэддл потрудился запечатлеть в своем последней романе « Жизнь и смерть Джона Ху » 10 10 Оригинальное название The Life and Death of John Who. , о котором я был наслышан от Анны, и уже не только от нее, но в руки он мне попал позднее, при необычных обстоятельствах ― как, впрочем, и всем тем, кому причитался экземпляр этой необычной книги. Ибо причитался он, можно сказать, редким счастливчикам…

В изначальный замысел Джона входило будто бы написание своего рода аллегорической автобиографии. В формате повести, если подходить к этому с русскими стандартами. Затем он, однако, увлекся, дал перу волю, и текст перерос в нечто большее. Именно благодаря этому «одномерному» опусу, как сам Хэддл о нем отзывался, ему и удалось реализовать свою идею-фикс, которой он бредил не один год. А именно: написать что-то такое, что было бы пределом его личных возможностей, но право на чтение предоставив сугубо узкому кругу друзей, да еще и закрепив запрет на дальнейшее распространение издательских прав сургучовой печатью, ― чтобы написанное никогда уже и никем не было переиздано. Проще говоря, последнюю книгу Хэддла, изданную вопреки всем трудностям на собственные средства, в количестве всего сорока девяти экземпляров, невозможно было найти. Предназначалась она для избранных…

Очередная блажь? Хэддла подвело чувство меры? Настигла-таки под занавес мегаломания? Ради чего, собственно, приносились столь непомерные жертвы? Чтобы массовый читатель, чувствуя себя обделенным, рвал на себе волосы? Но делать ставку на такую реакцию было, конечно же, опрометчиво, не будучи мировым классиком или, на худой конец, спроваженным на пенсию президентом, отставным шпионом-перебежчиком, кем-нибудь в этом роде…

В художественном творчестве, а тем более когда речь идет о литературе и о пространном художественном тексте, абсолютного совершенства нет и быть не может. Как нет этого совершенства и в самой жизни. Идеального романа не существует. Совершенство в данном случае — лишь условность, которая помогает конкретному человеку в конкретной ситуации оценить свои возможности или наоборот уяснить для себя границы, преодолеть которые невозможно. Мне казалось, что здесь Джон и допустил промах. Он поторопился. Ведь со временем, проживи он еще пару лет, он, несомненно, изменил бы свой взгляд на вещи и, возможно, дорос бы до новых, более здравых или еще более радикальных выводов. Всё прежнее показалось бы ему лишь очередным этапом.

Такова была, в общих чертах, моя первая реакция. И она выражала общее мнение, если оно было вообще. Хэддл вдруг решил всем показать, где раки зимуют. Взялся вдруг продемонстрировать, на что он способен в своем порицании язв, разъедающих издательское дело и само общество: наводнение «мирового культурного пространства ширпотребом», несметным количеством штамповок и растиражированных копий, с единственной целью ― наварить побольше прибыли, в то время как само понятие «копирайт» начало превращаться в заурядный торговый знак, немного как американский доллар, давно непокрытый никаким золотым запасом. И не исключено, что всему этому вообще скоро суждено было утратить всякий смысл из-за разрастания Сети и новых методов распространения слова, да и самого образа — в его новом обличье или вообще без обличья. Но даже если допустить, что Хэддлу удалось вскрыть какой-то реально существующий нарыв, его, безусловно, занесло. Уже потому что инвестирование в «культурный товар», которому сопутствует выжимание из этого товара всех соков, не всегда приводит только к упадку, вырождению и к окончательному оболваниванию толпы, как можно было бы предположить, хватаясь за одни крайности. Интуитивно это понято всем. Как простодушному посетителю цирка с братьями-акробатами и дрессированными мишками. Так и интеллигенту с претензиями, который даже в кино сходить не может в воскресение из-за своей брезгливости к толпе и к ее вкусам.