Майкл Корда - Богатство

– Роберт, я не наследница в поисках титула. С тех пор, как я уехала из дома, я сама зарабатывала себе на жизнь.

– Да? Но потом вы встретили отца, и все несколько изменилось, не так ли? Вы не в том положении, чтоб читать мне лекции об унаследованнном богатстве. – Он остановился и посмотрел на нее – не то, чтобы враждебно, но оттенок враждебности все же проглядывал из-под покрова небрежного обаяния, словно он только что, в первый раз заметил, что она может прекрасно приспособиться здесь в Кайаве, или что ее красота и ум могут быть страшным оружием. Его улыбка была безупречной, но автоматической – ее нельзя было назвать ледяной или угрожающей, она просто не выражала ничего, кроме минутной неуверенности в себе, которую он поспешил скрыть.

– Ладно, – сказал он. – Это все ваши дела, не мои. Бабушка желает соглашения, – тут же добавил он. – Она хочет, чтобы все совершилось как можно тише и быстрее.

– А вы?

– У меня, кажется, не так много выбора, как вы считаете? Настоящий вопрос в том, сможем ли мы сотрудничать друг с другом.

– Надеюсь, что сможем.

Он не ответил. Перед ними начиналась лестница. На ее вершине, полускрытое деревьями, виднелось странное здание, напомнившее Алексе домик-пряник из сказки.

– Кукольный Дом, – сказал Роберт. – Я почти забыл о нем.

– Что это?

– Прадедушка построил его после рождения Кэтрин и Элизабет. Наверное, его можно назвать детской. Все половинного размера, по росту ребенка.

– Я бы хотела посмотреть на него. Он открыт?

Роберт заколебался.

– Да, – сказал он. – Наверное.

Он поднялся по ступеням и нашарил ключ за резным косяком. Несмотря на свои колебания, Роберт точно знал, где его искать.

– Все еще на том же месте, – сказал он. – В Кайаве ничего не меняется.

Он отпер дверь, пригнулся, вошел и включил свет. Алекса последовала за ним, с изумлением поняв, что оказалась в пряничном домике Гензеля и Гретель. Впечатление было несколько бредовое – мебель была слелана на детей, но обстановка дома была пугающе полной, с занавесками на крошечных окнах, миниатюрным столом, даже полностью экипированной кухней, – где все было подходящего размера для девочек шести-семи лет. На миг ей показалось, что в дверях сейчас появится Белый Кролик, поглядывая на часы [45].

Она ожидала, что здесь будет сыро и пыльно, но, как везде во владениях Баннермэнов, невидимая рука поддерживала тут безупречный порядок, словно дом использовался каждый день. Ряды кукол, по большей части старомодных, заполняли безупречные полки. На столе стоял миниатюрный чайный сервиз. В небольших застекленных шкафах хранились детские книги и игры. Потолок был ярко расписан цветами и птицами. Общий эффект, подумала Алекса, словно она оказалась внутри часов с кукушкой. Она наклонилась и выглянула в окно. Детская была выстроена на холме, и оттуда открывался прекрасный обзор. Алекса могла разглядеть все главное здание, и даже, сосчитав все этажи и окна, собственные комнаты.

За спиной она чувствовала присутствие Роберта – ощущение, усиленное теснотой. По какой-то причине, кукольный домик казался уже не забавным, а зловещим. Она никак не могла избавиться от мысли, что здесь можно устроить укрытие, и вряд ли случайно ее окна так хорошо видны отсюда. Внезапно ей показалось, что она в ловушке.

Две ярких вспышки отразились в зеркала не стене и исчезли.

– Машина, – к ее облегчению сказал Роберт. – Наверное, приехали ваши друзья. Нам лучше уйти.

Она кивнула. Задалась вопросом, не страдает ли она клаустрофобией – хотя для этого дом был не настолько мал. Однако они с Робертом, казалось, полностью заполняли его, словно были великанами.

Алекса пошла к двери, пока Роберт опускал штору. На фоне крошечной мебели он выглядел до жути большим.

– Не думаю, что за последние тридцать лет здесь бывал кто-то, кроме слуг. Типичная баннермэновская глупость, вроде дедушкиного чайного домика – я покажу его вам завтра.

Он открыл перед ней дверь и выключил свет, но не раньше, чем она краем глаза заметила прямо за ним набор не слишком уместных здесь предметов на полке между двумя куклами – одна в викторианской ночной рубашке, другая в кружевном вечернем платье, обе с широко распахнутыми фарфоровыми глазами той же пугающе яркой синевы, как у Баннермэнов: новейший мощный бинокль ночного видения, защитной окраски, диктофон, и две пачки "Голуаз" рядом с пепельницей, полной окурков.

Линкольн Стерн взирал на нее с высоты своего роста, заложив большие пальцы за подмышки жилета, пока расхаживал по комнате, в точности, как если бы она была враждебным свидетелем.