Святослав Иванов - Подозрительные предметы

Однако на следующей неделе, когда он пришёл на очередную лекцию для школьников, произошло нечто, что затруднило его успокоение. Когда Антон выходил из кабинета, прямо у двери в него врезался мальчик лет четырнадцати – кажется, этот паренёк был в одном из трёх 8-ых классов, перед которыми он выступал, но имени его Зенкевич не помнил.

Он остановил мальчика, который собрался бежать дальше, за плечо и сказал:

– Я прошу прощения, молодой человек, – и, после паузы, – Вам бы тоже неплохо бы извиниться.

– Простите меня, пожалуйста, – пробормотал парень и вдруг резко поднял глаза на Антона, – Чтоб ты сдох, еврей поганый!

– Что ты сказал?! – изумился Антон.

– Я сказал, что я извиняюсь, – сказал мальчик, – Блядь, ну что тебе от меня надо?

Антон понял, что мальчик не открывает рта, но в то же время он отчётливо видел , что фраза произносится. Он отпустил мальчика, которому явно было просто не до него, поэтому он и вспылил внутренне.

Зенкевичу всегда было страшно обидно, когда его называли евреем, ведь никакой еврейской крови у него не было. Фамилия у него была от польских родственников, но больно уж часто её принимали за еврейскую – причём именно те люди, для которых само слово «еврей» было ругательством (видимо, для этого ребёнка тоже).

За всё время всех этих еврейских клеймлений Зенкевич здорово устал от национальных штампов. Ну, был бы он евреем – и что? Это бы его как-то определяло? Это что-нибудь в серьёзной мере значило для человека, который вырос в Москве и занимался литературоведением? Дед у него был поляк – но какая тут может быть национальная самоидентификация, если он и польского не знал, и о католичестве осведомлён слабо и, чего греха таить, «Рукопись, найденную в Сарагосе» так до конца и не прочитал?

Размышлениями о еврейском вопросе Антон пытался заглушить тревогу от того, что на самом деле случилось: он услышал внутренний голос человека, который никак не вырывался наружу. В какой-то момент, читая следующую лекцию для одиннадцатиклассников, он заглянул в глаза задумчивому полноватому парню в среднем ряду – и услышал, нет, увидел , как тот суммирует про себя какие-то цифры. Потом присмотрелся к главной школьной красавице – там были какие-то рассуждения интимного характера. Чтобы не портить себе настроение, условился сам с собой смотреть людям в глаза только тогда, когда говорит сам – тогда чужие мысли заменяются своими собственными.

Ночью снился жутковатый сон: он сидел и рассказывал что-то Анне, а она отвечала ему вдруг голосом познакомившего их коллеги Паюсова. Потом сын разговаривал голосом бывшей уже жены, а сама жена смешалась с покойной матерью.

Во сне он видел так же отчётливо, как и в жизни: это соответствовало правилу, которое он сам вывел ещё лет двадцать назад – обычно всё во сне представляет собой туманное близорукое месиво, но стоит заснуть в очках, тогда ты и во сне видишь как в них. Следовательно, улучшение зрения поспособствовало визуальному качеству снов. Но смыслы путались всё больше и больше и в жизни, и в дремотном мире.

В университете встретились плечами с Анной. Она хотела убежать, но Антон остановил её: куда ты? Увлёк её за собой – делать обоим было нечего – вниз по лестнице, на улицу. Там шёл дождь изо льда. Ёжась добежали до близлежащего кафе – того же, где и познакомились.

Анна была угрюма и неразговорчива. Они не виделись несколько дней, и это было не в последнюю очередь связано с зрительными мучениями Антона. Пытаясь оправдаться и в то же время как-то её увлечь, Антон рассказал ей практически всё, что случилось, смягчая углы на тех местах, которые могли вызвать подозрения в привирании: телевизора из окна не выбрасывал, просто голова заболела, никаких мыслей школьников не читал, просто обидно обозвали евреем… Анна слушала потупившись, а может быть и не слушала.

Она пила характерный для такой погоды глинтвейн, он налегал на чай, несколько раз попросив официанта долить кипятка. Он протягивал ей руку, она её отдёргивала. Он вился ужом, рассказывая всё больше и больше, задавая какие-то вопросы, пытаясь вовлечь её в дискуссию – тщетно.

– Слушай, да что случилось? – наконец воскликнул он, – Ты сидишь как оплёванная. Я что-то сделал не так?

– Всё нормально.

– Я вижу, что не всё нормально. Прости, я виноват. Я был неправ, когда так надолго оставил тебя без внимания. Я для тебя на всё готов. Ты только не молчи. Хочешь, поедем куда-нибудь? У меня денег в последнее время накопилась приличная сумма, ты не думай, я могу многое себе позволить. Съездим, отдохнём. Я вижу, ты устала, тебе как раз это нужно. Анна!