Святослав Иванов - Подозрительные предметы

Анна сначала не заметила изменения: ну, без очков и без очков. Пришлось обратить её внимание. Девушка удивилась стремительности его решения, стала расспрашивать об операции – Зенкевич на всякий случай не стал распространяться: мол, ничего интересного.

Через несколько дней его пригласили на новое обследование. Он бойко читал про ШБМНК, белые халаты фиксировали результаты, ни Подставкина, ни Виктора Зенкевич не встретил. Через ещё пару дней, заметив, что он видит свои руки намного чётче, чем когда либо видел в очках и без очков, он набрал номер азиата.

«Зрение может улучшиться ещё больше, – сказал тот, – Оно должно дойти до того уровня, который необходим твоему мозгу. Потребности у твоего мозга – выше среднего, так что неудивительно, что видишь ты уже лучше, чем большинство людей». Зенкевич начал пересказывать Виктору галлюцинации во время процедуры, но тот прервал его: он объяснил, что галлюциногенный опыт испытуемых почти идентичен. Эпизод с воздушным шаром воспроизводится с абсолютной точностью. В момент, когда эта стадия начинается, врачи регистрируют особый вид активности мозга и разгоняют кресло с пациентом по коридору, чтобы остальные органы чувств ощутили движение – так мозг выходит на «крейсерскую скорость» адаптации к меняющейся структуре глаза. Антон никак не мог понять, как связано катание на кресле с внутренними процессами в глазе, но Виктор отрезал: «Я объясняю очень условно. Используй я медицинские термины, ты бы понял ещё меньше». Ещё Виктор ошарашил Антона тем, что первыми испытуемыми стали сами работники института, даже те, у кого было всё в порядке с глазами. «Дело не в близорукости, – объяснял он, – главное во взаимодействии, гармонии между внутренними органами. В первую очередь важна работа мозга, а её у всякого человека есть куда улучшить».

Антон пришёл на лекцию с некоторым опозданием. Студенты уже почти заполнили аудиторию, болтали негромко – утро. Когда они увидели Зенкевича, все поднялись, он жестом показал, что не стоит таких почестей, поздоровался и начал лекцию.

– Я прошу поднять руки тех, кто читал писателя по имени Сигизмунд Кржижановский. Негусто. В таком случае поднимите руки те, кто об это авторе хотя бы слышал. Не очень много, согласитесь. Представьте себе, какой результат был бы, если бы я спросил о Булгакове или Платонове – а ведь Сигизмунд Доминикович Кржижановский, как бы трудно ни было выговорить его полное имя, если не по масштабу, то по своей потенциальной значимости – автор не меньший, чем эти двое. Он мог бы сыграть колоссальную роль в становлении русской модернистской прозы, но не сыграл. Тем не менее мы изучаем его, хотя бы потому, что его проза отлично иллюстрирует, в какую сторону могла бы двинуться русская литература, да не двинулась – быть может, к сожалению. И, как меня обязывает жанр моего выступления, диктую вам годы жизни этого писателя – родился Кржижановский в 1887 году, умер в 1950-ом. Тексты Кржижановского читаются с трудом – это я вам сразу говорю. Он строит фразы витиевато, часто склоняясь к абстракции и совсем уж отвлечённым рассуждениям. Игра словами и образами, аллюзии, философская терминология – это его методы. Текст, мысль, слово, время – это его темы. В традиции русской литературы такой писатель-библиотекарь смотрится белой вороной, но в контексте мировой литературы и вообще искусства первой половины двадцатого века – это, так сказать, самое то. Есть целый ряд «наших писателей в мировой литературе» – от Достоевского и Толстого до Набокова с Пастернаком. Оказались они в мировой литературе по разным причинам – но во многом остались всё-таки нашими. Кржижановский же – «мировой писатель в нашей литературе», которого сюда непонятно как занесло. Осмелюсь, впрочем, предположить, что если бы наша история пошла по какому-то пути, европейскому в большей степени, нежели это получилось, таких Кржижановских у нас был бы целый ряд. Не исключаю, что тот же Платонов, окажись он в более буржуазной среде, обратился бы не к картонному советскому арго, а к утончённой западной интеллектуальности Гессе и Манна.

Рассказывая, Зенкевич ощупывал глазами аудиторию. Он мог в подробностях разглядеть лица людей даже на самом дальнем ряду, но почему-то зацепился за двух прилежных девушек – одна сидела в первом ряду, а вторая – сразу за ней. Обе прилежно ходили на лекции. Та, что сзади, брюнетка, передала подруге записку. Рыжая развернула клетчатый лист и прочитала прилежным почерком написанное: « Он изменил мне ». Некоторое время бумажка лежала нетронутой – девушка записывала слова Зенкевича, а потом улучила момент и ответила на записке: « Блин: (Впрочем, этого можно было ожидать ». Антон продолжал: