Святослав Иванов - Подозрительные предметы

Веселая мелодия заиграла в голове сама собой. Антон попытался подобрать к ней текст – время от времени сочинял песни на один день – и запел себе под нос только что увиденное: в незамысловатый рифф легко вплелись буквы «ШБМНК», с которых начиналась таблица проверки зрения. Почему об этом ещё нет песни?

Сын снимал квартиру с несколькими друзьями в престижном районе, неподалёку от Патриарших. Квартира была на первом этаже в старом доме, а жили они там ввосьмером, что ли, но площади как-то хватало: бывшая коммуналка.

Зенкевичу открыла миловидная кудрявая девушка слегка еврейской внешности. Она очень обходительно провела его в гостиную, называя по имени-отчеству, сказала, что Никита ещё не вернулся с работы, но скоро будет.

Только когда девушка ушла готовить Антону чай, он, сообразил, что эта девица – и есть избранница его сына. Раньше он её как-то не разглядел. Она вернулась с подносом и сама завела беседу. Оказалось, она учится на филологическом в каком-то малом вузе, и потому наслышана об Антоне. Даже бывала на его лекциях.

– Жаль, – сказала девушка, чьего имени он никак не мог вспомнить, – В прошлый раз, когда мы виделись, не удалось толком поговорить. У меня к вам множество вопросов.

Она спрашивала его о постмодернизме и символизме, он отвечал бойко, но путано – не мог сосредоточиться. Девушка, впрочем, не замечала его скованности и слушала с интересом.

Наконец, пришёл Никита. Увидев отца, он удивлённо выпятил нижнюю губу. Сначала пытался отбиться от семейного чаепития, ссылаясь на то, что страшно устал на работе, потом всё-таки сел на диван рядом с Антоном.

– Антон Николаевич, а сколько вам было лет, когда родился Никита? – спросила девушка.

– Двадцать один, моей жене – двадцать.

– Прямо как нам сейчас!

Никита взглянул на неё скептически.

– Как у тебя на работе, Никит?

– Да ничего, верчусь. Устаю очень, параллельно несколько дел делаю – но нужно же как-то семью кормить, – он наконец-то улыбнулся, – А у тебя как дела?

– Да вот что-то не могу никак контракт на ЖЗЛ заключить.

– Как интересно! – воскликнула девушка, – У вас ведь выходил какой-то ЖЗЛ уже?

– Да, поэта Введенского. Но я в такое отчаянье впал, когда писал, что решил в следующий раз взять кого-то более жизнеутверждающего.

– И кого же?

– Льва Термена, изобретателя.

– Да-да, я знаю! Но он же не литератор.

– Ну и что? Тем интереснее, на самом деле. У людей гуманитарных профессий вообще скучнее судьба, да, Никит?

– Ты на что намекаешь?

– Ну, тебе вот явно интереснее, чем мне, живётся, так?

Подцепить сына не удалось, он надменно промолчал. Злобы за развод на родителей он не держал – слишком уж взрослым он был, когда это случилось, но с момента, когда они перестали жить вместе, он всё равно к отцу сильно охладел – а ведь были, казалось, времена!

Дальше общение шло обстоятельно, каждая фраза выходила красивой и взвешенной – и Никита, и Антон говорили медленно и дипломатично, как будто это был не разговор, а переписка. Антон новыми глазами присматривался к сыну: и хотя тот, видимо, начал отращивать бороду, как и у самого Антона, он всё-таки был на него похож не очень. Весь его облик, в отличие от бестолкового вида Зенкевича-старшего, излучал уверенность в себе, налицо были стальные нервы и отсутствие всякой рефлексии. Он был умным, но не утончённым, деятельным, но не распыляющимся, уверенным в себе, но, кажется, не эгоистичным. Антон испытывал одновременно гордость за сына, одновременно неотгоняемую грусть о том, как они с ним мало схожи.

Уловив в полуинтонации намёк на то, что ему пора, Зенкевич спешно ретировался. Весь путь в метро он не читал (что он делал обычно), а рассматривал лица людей. Как много можно в них увидеть! И как много трактовок можно придумать каждому лицу: каждый мужчина может стать хоть рецидивистом в заключении, хоть британским премьер-министром; каждая женщина – проституткой и принцессой на горошине.

Доехав до своей станции метро, он вышел и взглянул на небо – батюшки! – он теперь мог, не щурясь, разглядеть каждую звезду. Чудесное, чудесное чувство. Наверно, ради этого всё-таки стоило пережить тот зрительный кошмар, который случился с ним днём.

С каждым днём Антон видел всё лучше. Он замечал вещи, о которых раньше просто не мог задуматься: от нюансов грязных следов на земле до лепнины на верхних этажах старых домов. В один из дней он несколько часов бродил по совсем увядшему парку недалеко от своего нового дома: разглядывал опавшие листья, мысленно сортируя их по цвету, и наблюдал за идущими мимо людьми и собаками.