Лев Рубинштейн - Целый год. Мой календарь

Однажды мы с отцом пошли в цирк. И он мне сказал: «Будет сюрприз». Но не сказал, какой. Сюрприз есть сюрприз. Я так ждал сюрприза, что очень рассеянно смотрел представление. Даже клоунов помню плохо.

А после представления был собственно сюрприз. Оказалось, что в цирке — не помню, в какой должности — работал какой-то родственник какого-то сослуживца отца. Этот родственник, собственно, и достал нам туда билеты.

И этот родственник после представления повел нас за кулисы, где я увидел животных в клетках и гимнасток, успевших уже переодеться в нормальную одежду. Но больше всего запомнился довольно резкий звериный запах. А от сена, разбросанного по углам, я сильно расчихался, поэтому пришлось быстро уйти.

Первой пионервожатой в моей школе, которую я помню, была Лена Заветная.

Потом, когда Лена ушла, на ее месте появилась Оля Разумная.

Потом был молодой человек, которого звали Семен Чужой.

Что там было дальше, я не знаю, так как окончил школу.

Он был настолько популярен в годы моего детства, что это имя знали все, даже те, кто совсем не интересовался футболом.

Когда я с кем-нибудь знакомился и называл свое имя, мне почти всякий раз говорили: «Лев! Прямо как Яшин!»

Ни про какого Толстого, конечно, никто даже и не вспоминал.

«Буратино» и «Чиполлино» были два радиоспектакля, которые повторялись по многу раз, и я их знал практически наизусть.

В «Буратино» была песенка «Был поленом, стал мальчишкой. Обзавелся умной книжкой…». Или что-то в таком роде.

В «Чиполлино» была песенка «Я веселый Чиполлино, вырос я в Италии, там, где зреют апельсины, и лимоны, и маслины…»

Я их слушал так часто, что какие-то эпизоды оттуда и оттуда как-то перепутались в моем восприятии.

Например, когда папа Карло принес Буратино луковицу и тот ее тотчас съел, мне в какой-то момент показалось, что Буратино съел Чиполлино.

В моем детстве это называлось «капрон». Им бредили все девочки. А им не разрешали надевать эти чулки, потому что «рано».

Капроновые чулки были со швом сзади, и все барышни и тетеньки все время обрачивались посмотреть, не перекосился ли шов. Он должен был быть ровным.

На какое-то недолгое время вошли в моду капроновые чулки с черной пяткой.

В чем там был смысл, я не понимал тогда, не понимаю и теперь. Дело в том, что эта самая «пятка» находилась внутри обуви и ее никто особенно не видел.

В 1989 году я впервые поехал в Германию. Их тогда еще было две.

Ехал я поездом. В моем купе, кроме меня, ехала еще пожилая пара. Они, как выяснилось из разговора, были немцы. Они уезжали из Коми, куда попали после выселения из Поволжья. Уезжали навсегда. Поэтому купе было до потолка забито кучей вещей.

Они уезжать не хотели. Говорили: «Мы там привыкли. У нас было хорошее хозяйство: корова, поросенок. Соседи уважали». Но их сын, который уехал в Германию года три тому назад и успел как-то там обжиться, вытащил их к себе.

Всю дорогу они угощали меня вареной телятиной, потому что корову они продали, а теленка перед отъездом закололи.

Старушка иногда плакала, глядя в окно, иногда читала старинный немецкий молитвенник.

После пограничного досмотра в Бресте, где у нее отняли серебряный крестик, доставшийся ей от прабабушки (сказали, что антикварные вещи провозить нельзя), она плакать перестала.

Прабабушка моего знакомого в годы Гражданской войны жила в каком-то местечке на Украине. Она уже и тогда была старой. Но любила пошутить.