Лев Рубинштейн - Целый год. Мой календарь

Среди друзей и приятелей моей юности было несколько таких, для кого процесс совместного пивопития был не столько удовольствием, сколько своеобразным видом спорта.

На следующий день после ритуального посещения пивбара, они хвастались количеством выпитых кружек. В этих цифрах было что-то раблезианское.

Еще кто-то из них придумал совсем жестокую игру, в которую они играли довольно долго. По условиям этой жутковатой игры тот, кто первым встал из-за стола, платил за всю компанию.

Я в этом не участвовал.

Я до сих помню тот зловещий и тревожный синеватый свет, озаряющий сцену, хотя все это было бог знает сколько лет тому назад. Тревожный свет, тревожная музыка, тихие тревожные голоса, тревожные мучительные сны, еще долго преследовавшие меня после всего этого.

Это был первый президент, о котором я узнал. В карикатурах он изображался почему-то с клюшкой для гольфа в руке. Он, видимо, увлекался гольфом. Что такое гольф и как в него играют, мы все тогда представляли плохо.

Потом его большой портрет (уже без клюшки) я увидел на Американской выставке в Сокольниках в 1959 году. Под портретом было на двух языках напечатано его приветствие к советским людям. Что-то про мир и сотрудничество.

В середине 1950-х годов брат взял меня с собой в кино. Это был кинотеатр в Мытищах, который все называли «Гроб». Почему «Гроб», я не помню. Но все его так называли.

Мы смотрели фильм Чарли Чаплина «Малыш». Очень было смешно.

На обратном пути мы зашли в аптеку, где в разлив продавали боржом. Брат купил по стакану себе и мне. Мне тогда боржом не понравился. Потому что я любил воду с сиропом.

В газету, где когда-то работал один мой старший товарищ, часто приходили письма со стихами и рассказами. Это называлось «самотек». Из этого самотека он иногда выписывал или запоминал что-нибудь особенно смешное. Потом пересказывал друзьям и знакомым.

Например, ему запомнилось стихотворение, посвященное Нюрнбергскому процессу. Там были в том числе и такие строки:

Когда он появился, то считался чудом архитектурной мысли. Его в шутку называли «Стилягой в толпе бояр».

И про тамошний буфет рассказывали всякие чудеса: блины с икрой, еще что-то такое…

Учитель физики и астрономии Николай Кузьмич смешно произносил некоторые слова. Например, он говорил «Венэра», чем ужасно смешил нас.

Он красил волосы, зачесывал лысину и неприлично молодился. Над ним всячески издевались, но осторожно, потому что про него было известно, что он контуженый и в гневе мог запросто запустить в тебя тяжелой стеклянной чернильницей или треснуть по голове каким-нибудь физическим прибором.

Переходивший из поколения в поколение стишок про то, что «Николаю Кузьмичу в жопу вставили свечу», произносили часто, но шепотом.

Кто-нибудь подходил к тебе и резко спрашивал: «Ты за Луну или за Солнце?» Требовалось отвечать очень быстро. Правильный ответ был «за Луну». Потому что «за Луну» — значит, «за советскую страну». А вот «за Солнце» — это было плохо. Потому что «за Солнце» — «за пузатого японца».