Гийом Мюссо - Квартира в Париже

– А ваш отец?

– Его звали Жак Кутанс, он был из Кальвадоса. Он выучился на каменщика и подался в Париж, работал здесь прорабом на предприятии общественных работ.

– Странная пара!

– Это еще мягко сказано. У моих родителей не было совершенно ничего общего. Откровенно говоря, мне даже трудно представить, как меня умудрились зачать. Мать, без сомнения, опасалась и сторонилась людей из народа. Короче говоря, их отношения были мимолетными, как метеорит: всего несколько дней летом тысяча девятьсот семьдесят третьего года.

– Вас вырастила мать?

– С самого моего рождения она старалась отодвинуть отца в сторону, даже предлагала ему деньги, чтобы он меня не признавал, но он не соглашался. Впоследствии она придумывала различные хитрости, не чуралась вранья, лишь бы свести к минимуму его право на посещения. В итоге я мог видеться с ним всего два часа в неделю, днем в субботу.

– Какая низость!

– Можно сказать и так. К счастью, мне повезло с няней, алжиркой Джамилой, которую трогало несчастье отца.

Таксист резко вильнул в сторону и грубо обругал двоих туристов-велосипедистов, явно заблудившихся и выехавших на середину улицы.

– Мать редко бывала дома, – продолжил Гаспар, – и Джамила позволяла отцу тайком видеться со мной вечером после школы и днем в среду. Это были наши с ним заветные часы. Мы играли в парке в футбол, ходили в кино. Он даже проверял мои домашние задания в кафе или на лавочке на площади Фюрстенберг.

– Как вышло, что ваша мать была не в курсе этих встреч?

– Отец и Джамила были очень осторожны. Я был мал, но тоже не выдавал тайну до тех пор, пока… – Голос Кутанса стал неуверенным.

Их такси сбавило скорость по требованию полицейского, регулировавшего движение перед комиссариатом полиции 15-го округа, где стояли в два ряда, с работающими моторами и вращающимися мигалками, машины с полицейской раскраской.

– Дело было в воскресенье, сразу после моего дня рождения – мне исполнилось шесть лет, – продолжил Гаспар. – Мать всегда была со мной строга, а тут вдруг сменила гнев на милость и уступила моей просьбе трехнедельной давности: сходить на «Империя контратакует» в «Гран Рекс». А я возьми и скажи: «Я уже видел это с папой!» Такой вот крик души. Я тут же прикусил язык, но было уже поздно. За три секунды я подписал своему отцу смертный приговор.

– То есть как – смертный приговор?

– Мать провела расследование, пристала к Джамиле и вырвала у нее признание. Узнав правду, она страшно рассердилась, рассчитала няню и подала на отца в суд за похищение ребенка. Судья запретила ему ко мне приближаться, вообще как-либо контактировать. Он не смог вынести такую несправедливость и по наивности явился к этой судье домой, умолять о снисхождении.

– Неудачная идея, – пробормотала Маделин.

– Отец почему-то верил в правосудие. Но судья осталась непреклонной. Она не только отказалась его выслушать, но и вызвала полицию, заявив, что ей угрожают и она не чувствует себя в безопасности. Отца задержали и посадили под арест. Той же ночью он повесился в камере.

Маделин уставилась на Гаспара, лишившись дара речи. Он без всякой жалости к себе продолжил:

– От меня это, ясное дело, скрыли. Правду я узнал только по прошествии многих лет. Мне было уже тринадцать, я жил в пансионе в Бостоне. С того дня я перестал разговаривать со своей матерью.

Ему самому было удивительно снизошедшее на него спокойствие. Он испытывал чуть ли не облегчение. Вывалил обрывки своей истории на ближнего – и полегчало. Откровенность с чужим человеком обладала несомненными достоинствами: давала возможность не стесняться, говорить свободно, забыв обо всех барьерах, никого не осуждая и не боясь чужого суда.

– Значит, вы лупили кулаками не по витрине?

Он кисло улыбнулся:

– При чем тут витрина? Захотелось врезать себе самому.

На углу бульвара Монпарнас и улицы Шер-Миди Гаспар заметил рекламу аптеки, электризовавшую ночь своим миганием цвета мяты, и потребовал, чтобы таксист высадил его там: захотел купить прописанные ему в больнице болеутоляющие.

Маделин вышла вместе с ним. Стоя в очереди, она решила разрядить обстановку шуткой:

– Как неудачно вы поранились! Больше не сможете готовить.

Он уставился на нее, не зная, чего ждать дальше.

– Очень жаль, я ужасно проголодалась, – продолжила Маделин. – Сейчас ваше ризотто пришлось бы очень кстати.

– Если хотите, я приглашаю вас в ресторан. Признаю, я перед вами в долгу.