Пол Остер - Левиафан

Я сразу решил: с Саксом, когда он вернется в Нью-Йорк, никаких контактов. Скажет ему Фанни про нас или не скажет, как я смогу смотреть ему в глаза? Мы всегда были друг с другом честны и откровенны, и сейчас вешать ему лапшу на уши я не собирался. Фанни ни в чем не признается — так он по моему лицу все сам прочтет. Или он знает правду, и тогда мое молчание оскорбительно. Или он ничего не знает, и тогда каждая минута для меня пытка. Ничем хорошим это в любом случае не кончится, так что видеться нам ни к чему.

Я писал роман, опекал Дэвида и ждал приезда Марии. В обычных обстоятельствах Сакс позвонил бы мне на второй или на третий день. Я ждал в любую минуту его звонка и рассказа о голливудских приключениях. Но прошло три дня и еще три, и стало ясно, что Фанни открыла ему нашу тайну. Иного объяснения у меня не было. Из чего следовало: дружбе конец, больше я его не увижу. На седьмой или восьмой день, когда я уже начал свыкаться с этой мыслью, зазвонил телефон, и в трубке раздался голос Сакса, веселого, балагурящего как ни в чем не бывало. Я пытался попасть ему в тон, но от неожиданности у меня это плохо получалось. Голос у меня дрожал, и говорил я невпопад. Он пригласил меня на домашний ужин. Я отговорился и сказал, что завтра перезвоню и мы что-нибудь придумаем. Не перезвонил. Через пару дней Сакс вновь напомнил о себе и опять был весел, как в лучшие времена. Я попробовал отбояриться, но на этот раз номер не прошел. Он позвал меня в ресторан на ланч, и, пока я соображал, как отказаться, с языка уже слетело «о'кей». Через два часа мы должны были встретиться в маленьком ресторанчике «У Костелло» на Корт-стрит, неподалеку от моего дома. Если я не приду, он просто нагрянет ко мне. В общем, моя нерешительность обещала мне дорого обойтись.

Когда я вошел в многолюдный ресторан, Сакс уже сидел в дальнем закутке, с головой погрузившись в разложенную на столе «Нью-Йорк таймс» и рассеянно стряхивая пепел на пол. На дворе восьмидесятый год — кризис с заложниками в Иране, зверства «красных кхмеров» в Камбодже, война в Афганистане. Калифорнийское солнце высветлило волосы Сакса, а на посмуглевшем лице проступили веснушки. По сравнению с нашей последней встречей он выглядел отдохнувшим. Интересно, подумал я, как скоро он меня заметит. Чем раньше это произойдет, тем труднее будет разговор. Сразу поднимет голову, значит, нервничает, — верный признак, что Фанни все ему рассказала. Если же так и не оторвется от своей газеты, значит, спокоен, — то есть, скорее всего, не в курсе. Каждый мой шаг вроде бы подтверждал первую версию: Сакс пребывал в неведении, еще ничего не зная о моем предательстве. Я дошел до закутка, а он так и не поднял головы.

— Загар у вас, мистер Голливуд, что надо, — сказал я.

Пока я протискивался на сиденье напротив, Сакс несколько секунд оторопело смотрел на меня и лишь затем улыбнулся. Казалось, он меня не ждал и мое появление в ресторане явилось для него полнейшей неожиданностью. Разумеется, это было бы чересчур, и я успел подумать, что он просто сделал вид, будто его отвлекли. Если так, то газета была всего лишь прикрытием. Он машинально переворачивал страницы, уставившись в них невидящим взглядом, и ждал, пока я подойду.

— Ты тоже неплохо выглядишь, — заметил он. — Холода, похоже, тебе не во вред.

— После зимы в Вермонте это тропики.

— И чем ты тут занимался, пока я терзал в Голливуде свою книгу?

— Ты — свою, я — свою. Каждый день я приближаю катастрофу на несколько абзацев.

— Далеко продвинулся?

— Одиннадцать глав из тринадцати. Конец уже просматривается.

— Когда думаешь закончить?

— Даже не знаю. Месяца через три-четыре. Может, быстрее, а может, наоборот. Лучше не загадывать.

— Надеюсь, дашь мне прочесть.

— Спрашиваешь! Ты будешь первым, кому я покажу рукопись.

Официантка подошла взять заказ и прервала наш разговор на середине. С тех пор как я поселился в этом квартале, я частенько заходил сюда пообедать, и официантка меня знала. Эта дружелюбная толстуха в светло-зеленой униформе, с седыми волосами, завитыми мелким бесом, умело лавировала между столиками. Из завитков выглядывал желтый карандаш. Писала она другим, торчавшим из кармана передника, а этот носила, гак сказать, на всякий пожарный. Сейчас уже не вспомню ее имя, меня же она называла «дружок» и всегда останавливалась поболтать о том о сем — пустячок, а приятно. Хотя в тот день я был не один, между нами завязалась обычная беседа, о которой я упоминаю только для того, чтобы стало понятней состояние Сакса. Он не вставил ни единой реплики (случай небывалый), и не успела официантка отойти от столика, как он тут же продолжил разговор с прерванного места. Только тут я осознал степень его волнения. К еде он практически не притронулся, пил кофе и курил сигарету за сигаретой, а бычки гасил в мокром блюдце.