Александр Бренер - Жития убиенных художников

Потом Казимир Северинович положил мышь на землю. Она уже не спала, а умывалась.

— Мы не можем победить природу, — сказал он. — Ибо человек — природа.

Тут мышь кончила умываться — и убежала.

Исчез и Малевич.

Я проснулся и понял, что Америка и Нью-Йорк для меня кончились, исчерпаны. Я уже повидал Чикаго и пустыню, Аризону и Техас, Гранд-Каньон и Лас-Вегас, встретил Хельмута Ньютона и прекрасную стриптизёршу, Константина Кузьминского и пьяных индейцев, встретил Аллена Гинзберга и даже Даниила Парнаса…

Мне вдруг страстно захотелось вон отсюда — с этого континента с укатанными дорогами, из пропахшего гамбургерами Бруклина, из этой одинокой кровати с измятыми простынями, прочь из раскалённого, заплёванного Манхэттена… Захотелось фехтовать, прыгать, играть, следовать советам Казимира Севериновича — моего единственного друга и водителя.

И я пошёл и купил билет в Европу.

Попав из Америки в Милан, я сошёл с ума, по-настоящему спятил.

Я остановился у приятеля — полурусского, полуитальянца. Его звали Игорь Франча. Он редко ночевал дома — жил у любовницы.

С ним я истратил все свои сбережения — в барах. Я не напивался, а просто сидел со стаканом пива и надеялся познакомиться с какой-нибудь привлекательной девушкой. А потом я хотел поселиться у неё и начать новую жизнь. Я всегда мечтаю начать новую жизнь.

Но вместо счастливого знакомства я захворал — заразился гриппом в одном из баров. У меня резко поднялась температура. Я перестал мыться и совсем не мог дышать. В носу образовалась пробка, полная закупорка. Я мог дышать только ртом, но это было невыносимо мучительно. Я задыхался! Я лежал на диване в большой неопрятной комнате Игоря, и меня охватывала паника.

Я не спал уже несколько ночей, вскакивал, смотрел в окно и бегал по комнате. Наконец я окончательно спятил.

Я ПРЕВРАТИЛСЯ В ОЗЛОБЛЕННОГО ХУДОЖНИКА!

Девяносто пять процентов всех художников — озлобленные существа, неудовлетворённые разносчики ресентимента. Ещё четыре процента — успешные карьеристы. И оставшийся один процент — настоящие художники.

В Милане я узнал, что значит принадлежать к 95-ти процентам.

Это было так.

Я решил, что я — инкогнито. У меня нет ни имени, ни фамилии.

У меня нет никакой физиономии.

Я — тень, грандиозная тень Возмездия.

Я — тень статуи Командора.

У меня нет формы. Нет содержания — одно желание мщения. И я без устали летаю по Милану, и город гудит от меня, как от русских или американских истребителей: у-у-у-у!

Я решил, что я — тот ревизор из комедии Гоголя, которого никто не видел, никто не знает, но все ожидают. Может, его даже и вовсе нет и не будет. А он всё равно ходит, как тень, по городу, и замечает все подлости, все несовершенства, все гнусности, всю несусветную ложь. И вдруг выскакивает к народу на одну только секунду и обрушивает свой грандиозный гнев на обманщиков и лицемеров:

— Суки! Проходимцы! Халтурщики!

Я именно так решил действовать. А потом исчезать.

Я не мог сидеть в комнате Игоря — мне было там страшно. Я стал ходить и бродить по Милану и отмечать в уме все мерзости и козни власть имущих и их прислужников. В Милане были одни только интриги, подлости, свинства и несправедливости. Милан был, как Вавилон — мусорный, смердящий. Настоящая бездонная клоака.

Желание справедливости стало желанием мщения.

Возмездие! Да, возмездие!

Я спятил.

Я бродил, еле дыша, задыхаясь, и инспектировал этот город. Я заходил в какой-нибудь ублюдочный ресторан — они все были ублюдочные! — и хватал с чьей-нибудь тарелки горячую пиццу или отбивную. Я обжигал себе пальцы. Потом, чтоб меня не схватили, я выбегал на улицу и кусал эту пиццу — настоящая она или халтура? И ответ всегда был один, неизменный, вечный: халтура. Халтура! ХАЛТУРА большими буквами!

Так я им и кричал с улицы:

— Халтура! Суки! Дураки! Халтурщики!

И убегал.

Да, пицца всегда была халтурная, но не только пицца. Рыба и креветки — тоже. Салаты — тоже. Панини — тоже. И паста. И даже яблоки и груши. И апельсины. И даже мороженое! В этих ресторанах всё было — халтура, обман, вопиющая посредственность!

И кофе, разумеется, тоже.

После пиццы я забегал в супермаркет и прятал под куртку бутылку кьянти — чтобы нейтрализовать халтурный вкус пиццы во рту И что же? Кьянти, хвалёное итальянское вино, тоже было халтурой. Абсолютной и законченной Халтурой!