Александр Бренер - Жития убиенных художников

А потом случилось вот что.

Был ясный предновогодний денёк. Чистый снежок заметал Москву.

Я только что позавтракал в гостинице «Минск», поднялся в свой номер, и вот: Игорь Маршанский сидит у меня на кровати — в отличном настроении, с бутылкой дорогого виски, надушенный.

— Как ты? Good?

— Good.

— Не скучно без телевизора?

— Да я читаю.

Мы выпили, а потом он говорит:

— Поехали ко мне в офис. Покажу тебе, как я оформил работы Пепперштейна. Очень хорошие рамки достал.

Вот мы и поехали.

Офис Маршанского находился в районе Чистых прудов, в уютном старом особняке, на первом, кажется, этаже, в нарядном подъезде.

Комната была просторная, с высокими потолками.

У окна стоял массивный письменный стол — с телефоном, факсом и кое-какими письменными принадлежностями. А на полу, прислонённые к столу, стояли в золочёных музейных рамках и паспарту рисунки Паши Пепперштейна.

Я сказал, что мне нравится оформление.

Игорь глядел на рисунки любовно, и я подумал, что из него, возможно, выйдет хороший коллекционер.

Он достал из шкафа другую бутылку виски, и мы ещё выпили — на этот раз из красивых хрустальных стаканов.

Игорь вообще выглядел хорошо: в меру упитанный, с мягкими русыми волосами и мягкими же азиатскими чертами, сдержанно и умело одетый в какой-то твидовый пиджак. Совсем европеец, с лёгким монгольским оттенком. Трансформация из музыканта в бизнесмена прошла довольно гладко, в нём легко уживались обе эти ипостаси, и на это было забавно смотреть.

Он стал расспрашивать меня о современном московском искусстве, о том, какие ещё есть художники, кого бы он мог купить.

И я уже заикнулся об Осмоловском, ему ведь очень нужны были деньги, и я его обожал.

Но тут кто-то постучал в дверь офиса.

Игорь удивился:

— Кто бы это?..

И пошёл открывать.

В комнату быстрым шагом вошёл крайне неприятный крупный человек и нервно осмотрелся.

Был он высокого роста, одутловат и бледен, с резкими движениями, и с головы до ног одет в Versace. На голове его красовалась серая бархатная кепка с черным пластмассовым козырьком.

Скинув на кресло бежевое длиннополое пальто, он остался в ярко-жёлтом костюме, розовой рубахе и цветастом галстуке, украшенном медузами Ронданини.

Меня он даже не заметил, но быстро прошипел, указывая на рисунки:

— А это ещё что за херня?

Я взглянул на Игоря — он был бледен как смерть.

— Я тебя спрашиваю! — возвысил голос пришедший. — Что это тут стоит на полу?

— Это подарки, — выдавил из себя Маршанский. — Подарки на Новый год…

Человек в Versace не был впечатлён этим ответом. Он издевательски скривился и передразнил дрожащий голос миллионщика:

— Па-да-рки! Па-дар-ки, говоришь?.. А где деньги?.. Где деньги, тварь?!

Его охватило бешенство.

Он брызгал слюной и прыгал по комнате.

Он матерился.

Потом он кинулся к рисункам и стал крушить их ногами. Не знаю, была ли его обувь тоже Версаче, но он разбил острыми концами своих ботинок все стёкла, покалечил все рамки, и разорвал пару рисунков.

Игорь даже не пытался их защитить.

Но я вмешался:

— Что же вы делаете?!

Тут он меня заметил. А как заметил, то в воздух подпрыгнул, исказился и завизжал:

— Что? А?! Какая! Херня?! Кто? Он? Гнида! Бля?! Кто? Тут? У! Тебя?

— Это знакомый… — промямлил Игорь.

Урка — а человек в Версаче несомненно был уркаганом — пришёл в дикое, полунаигранное, полуистинное исступление. Он кинулся ко мне и схватил рукою за горло. На губах его выступила пена:

— Гы-ыыы! Убью!

Он задёргался, замельтешил — и полез к себе за пояс, откуда вдруг извлёк большой блестящий пистолет, сделанный из белого металла. Он приставил пистолет к моему виску, надавил, сделал мне больно, а сам продолжал брызгать слюной и материться.

Я не очень-то испугался: думал — это театр, блеф. Зато сильно испугался за меня Игорь. Он вдруг рухнул на колени перед вором в законе и молитвенно сложил руки:

— Сеня… только не это… прошу… только не здесь… не надо…

— Не надо, сволочь?! А деньги мне надо отдать?! Ты что, охуел?! Картинки собираешь?! Да ты кем себя возомнил?! Да ты же — говно, ты — тля, ты — срань говённая!..

И он снова начал пинать рисунки.

Маршанский был рад, что урка оставил меня в покое. Кажется, он и вправду опасался за мою жизнь.

Балаган продолжался ещё минут пять.

Потом гость чуть-чуть остыл:

— Выкинь его отсюда на хуй, пока я его не пришил.

Игорь подал мне нервный знак: смойся.