Александр Бренер - Жития убиенных художников

Назвать их имена? Нам они, по правде говоря, неведомы. В Лиссабоне все называли их запросто — Папа и Мама.

Но предупреждаю: Мама и Папа совсем не семья. Отнюдь. Никаких детишек у них нет и не было. Никакого совместного имущества или дома. Трудно даже назвать их парой в обычном смысле слова. Зато каждое утро — ровно в шесть часов — они совокупляются на маленькой каменной площадке в Альфаме, в верхней части Лиссабона, откуда открывается вид на реку Тежу, на рыжие крыши старого города. Любой лиссабонец знает эту крошечную, огороженную решётками смотровую площадку: белые камни мостовой, жёсткие кусты. Старые, корявые сосны. Скамейки.

Папа и Мама совокупляются здесь каждое утро в любую погоду, в любое время года. Делают они это уже около пятнадцати лет — такую версию мы, во всяком случае, слышали. А потом Мама и Папа расходятся до следующего утреннего совокупления. И даже «до свиданья» друг другу не говорят. Ни «здрасьте», ни «до свиданья».

Зимой в шесть утра в Альфаме странно, призрачно. Узкие улочки, запутанные переулки, в которых гуляет ветер. Шорохи какие-то, вздохи. Бывает и дождь, конечно. А бывает, туман поднимается с реки и занавешивает собой округу.

А летом небо в этот ранний час дымчатое. И всё прозрачно вокруг. И поскрипывают железные калитки, ставни.

На каменной площадке в шесть утра пусто. Туристы тут появятся позже. А те, кто пришёл посмотреть на представление Папы и Мамы, стоят перед тяжёлым приземистым храмом, ждут. Обычно зрителей немного — два-три человека. Или вообще никого.

И вот появляется Папа — ровно в шесть, без опоздания. Церковные часы не успели замолкнуть, а он уже на камнях площадки. Одет он неприметно — в какие-то серые брюки, куртку. Сух, довольно высок, немного сутуловат. Ноги его чуть-чуть подогнуты в коленях. Кажется, он слегка нездоров. Но это не физическое недомогание. Просто видно, что его душа постоянно дрожит то от того, то от другого. Внешне это выражается в лёгком сотрясении головы и конечностей. Но стоит ему оказаться на этом пятачке с видом на Тежу, увидеть Маму — недомогание исчезает.

Я думаю, что Папе, как и каждому, нужен щит, чтобы защититься от этого бездарного, враждебного мира. Пятнадцать лет назад он нашёл свой щит. Мама — это и есть его щит, великолепный и сверкающий, не хуже чем у Агамемнона или Персея. И кстати, не только щит. Мама — и щит, и меч.

Я не стану описывать её бёдра или пупок, форму её грудей или размер сосков. Я ничего этого никогда не видел. Скажу только: Мама — брюнетка. Высокая очень брюнетка. Может быть, она не так уж хороша собой. В ней заметны нервозность и беспокойство. Возможно, в ней есть ломание, немного ломания, но есть и детство. Она при встречах с Папой извивается, как змея под рогатиной.

Когда Папа появляется в шесть утра на площадке, Мама всегда уже здесь. Лежит на скамейке, незаметно. Иногда на той, а иногда на другой. Но всегда уже тут. Заслышав приближение Папы, она садится, закидывает ногу на ногу.

Папа подходит к скамейке твёрдым шагом.

Мама смотрит на него, и её рот искривляется. Губы её всегда густо обмазаны кровавой помадой. Она улыбается и встаёт со скамейки. Можно заметить, что её передние зубы тоже в помаде. Уже целых пятнадцать лет? Или только сегодня?

Папа расстёгивает штаны. Быстро и чётко расстёгивает, маленькими движениями. И выхватывает из ширинки член.

Член его уже стоит — неизменно, всегда при этих встречах. Вероятно, он встаёт заранее от одного приближения к Маме, от одной только мысли о ней. Может, этот член встаёт как пёс, который вскакивает, когда хозяин раскрывает дверь в квартиру? Или как пёс, который слышит шаги хозяина на лестнице?

Мама поднимает пальто или юбку — в зависимости от времени года. Трусов на ней никогда нет.

Она поддёргивает одежды быстрым движением — хоп!

Папа всегда уже готов к этому.

И вот она прыгает на его член. Прыгает, как умелая, опытная кошка на стол или ствол дерева — абсолютно безошибочным быстрым движением. Легко. Элегантно. С бездумной энергией и безотчётной красотой. Или она этот прыжок разучила за пятнадцать лет и повторяет каждое утро, как балерина?

Мама повисает на Папе и обхватывает его руками. Его член уже в её вульве. Она точно попала своим влагалищем на его уд — нанизалась вплотную.

Я думаю, её плоть влажна, нежна.

Мама и Папа начинают совокупляться — медленно, ритмично.

Я предполагаю, что Папе и Маме уже довольно много лет, но в эту минуту это не имеет никакого значения. В эту минуту они — гуттаперчевые мальчик и девочка. Безвозрастные акробаты над пропастью, канатоходцы.