Александр Бренер - Жития убиенных художников

— Люди гибнут, — сказал наш знакомый Том.

— Маклеры, менеджеры, — сказал другой наш знакомый, Тед.

За окном моросил дождик, мы взяли по пинте пива. Возвращаться на демонстрацию не хотелось. Трансляция из Нью-Йорка продолжалась: из башен валили чёрные клубы дыма.

Всё это время у нас в кармане лежали два пригласительных билета на открытие выставки Бориса Михайлова в галерее Саатчи. Вернисаж начинался в семь вечера. Эти билеты подарил нам знакомый — куратор, издатель, художник Энтони Ауэрбах, который сам в галерею Саатчи не мог пойти — он был в Шотландии.

Как видите, в этот памятный день в Лондоне происходило много всякого, но у нас дальше речь пойдёт только о вернисаже у Саатчи.

В те времена мы страдали от безденежья, даже на еду не хватало. Поэтому мы решили потерпеть до вечера и поесть в галерее. Мы слышали, что знаменитый Чарльз Саатчи сам обычно не присутствует на своих вернисажах, зато публику угощает хорошими бутербродами и шампанским.

В Лондоне мы вели странную, разбитую на куски жизнь. Один кусок — сквотирование и пребывание в сквотах. Мы со знакомыми несколько раз захватывали пустующие дома и начинали в них жить. Сквот на первых порах требует всего твоего времени, полной концентрации и отдачи. Настоящий сквот — это форма жизни, исключающая всё остальное. Может быть, когда-нибудь я об этом расскажу, но не сейчас.

Другим куском нашей лондонской жизни было ничегонеделание, праздношатание. Это звучит куда проще, чем есть на самом деле: бездельничать надо уметь. Ведь я говорю о попытке умного неделания, опыте пустотного времени. Такое «безделье» — целое искусство. В Лондоне мы его осваивали: практиковали долгие прогулки по разным частям города, а также внимательное наблюдение, созерцание — и обсуждение того, что мы видели. Иногда во время этих походов мы собирали еду, одежду — в Лондоне можно найти всё, если уметь искать. В общем, мы изучали этот город — один из самых богатых и нищих, блестящих и скудных, странных и обыденных, невероятных и тусклых.

Ещё одним куском нашего лондонского существования были встречи с людьми — очень разными людьми. От других городов Западной Европы Лондон отличается тем, что в нём ты всё ещё можешь поговорить с незнакомыми людьми, познакомиться с ними прямо на улице, в пабе, в парке, завязать какие-то отношения. Чаще всего эти столкновения не имели никакого продолжения, но пару раз нам улыбнулась удача, и мы приобрели настоящих друзей.

Последним куском и фрагментом нашей тамошней жизни была художественная сцена Лондона, на которую мы совершали частые набеги. В Лондоне уйма музеев и галерей, но там меньше чопорности и стерильности, чем, например, в немецких или французских институциях. В лондонских галереях нас неоднократно били, выталкивали, не пускали, обзывали последними словами, закрывали перед носом дверь, но полицию вызвали только два раза, да и то несерьёзно. В Лондоне ты меньше боишься властей, чем в других местах. Во всяком случае, так было лет десять назад.

Поэтому-то 11 сентября 2001 года мы отправились в галерею Саатчи с воодушевлением, предвкушая приключение. Мы там на открытиях никогда не бывали, у Саатчи вернисажи строго для приглашённых лиц. Что же с нами случится?

Когда мы явились, толпа только набиралась. На белых стенах просторного помещения, похожего на ангар (это была ещё старая галерея, до переезда в Челси, неподалёку от Эбби-роуд), висели большущие необрамлённые фотографии — изображения харьковских бомжей и нищих — широкоформатные фотоснимки Бориса Михайлова из серии «Case History».

Должен сразу сказать: я не поклонник творчества Михайлова. Я его не уважаю. Я понимаю, что он очень ловкий, опытный и умелый фотограф, который распоряжается своей камерой как стрелок ружьём. Ну и что? Стрелки бывают разные. Этого стрелка я не переношу. Хотя я очень люблю фотографию. Я уважаю таких фотографов, как Гарри Вино-гранд или Ли Фридлендер. Я восхищаюсь фотографиями Джоэля-Питера Уиткина или Дианы Арбус. Я люблю многих европейских фотографов. Но Михайлова — нет. Я считаю его пошляком. Даже хуже: я считаю, что его фотографии, его искусство — самодовольно. Но всякое самодовольное искусство — отвратительно. Если бы меня попросили дать определение плохого искусства, я так бы и сказал: плохое искусство — это самодовольное искусство.

Вот и эти фотографии Михайлова в галерее Саатчи показались мне мерзкими, пустыми, лживыми. Тошнотворные глянцевые фотографии циничного захваленного манипулятора — вот что это было.