Александр Проханов - Среди пуль

Под окном, на стене размещалась отопительная батарея, холодная, как лед. Ее металлический, выкрашенный в белый цвет экран привлек внимание Белосельцева. Он снял экран, обнажил ребристую, пластинчатую батарею. Накрыл кейс экраном и поставил его тут же на пол, у стены. Экран, прикрывавший кейс, смотрелся как часть отопительной конструкции. Не привлекал внимания.

Белосельцев устало присел на стул и уставился на экран. Рассеянно думал, почему он, измученный, на пределе сил, производит впечатление неуязвимого, и люди, готовясь умереть, передают ему свои завещания?

Он устал, но усталость не побуждала к отдохновению. Была особым мучительным возбуждением, которое не удавалось побороть сном. Чувствуя эту звенящую в каждом нерве усталость, он не стал ложиться на сдвинутые стулья, а отправился к отцу Владимиру.

Он шел через освещенный холл, где обитали журналисты. Они валялись на полу, курили, звонили по радиотелефонам, пили из маленьких флаконов и термосов виски и кофе. Отдыхали, дурачились, перезаряжали фотокамеры, дремали, подстелив под себя толстые пуховые куртки. Они казались Белосельцеву особой популяцией, со своими повадками, опознавательными ужимками, манерой говорить, улыбаться, своими инстинктами и жестокими правилами. Они всегда вызывали у Белосельцева отторжение и опасливое изумление, а в последние недели негодование и даже ненависть. Эти милые, любезные молодые мужчины и женщины, наводнившие осажденный Дом Советов, делившие с защитниками опасности и невзгоды, эти доброжелательные и словоохотливые журналисты выпускали на экраны свои репортажи или печатали в газетах статьи, которые поражали ненавистью и предвзятостью. Как умно, тонко извращали они откровения и наивные признания доверчивых людей. Как ловко и осмысленно превращали они этих простодушных людей – работяг с московских окраин, отставных офицеров, измученных и несчастных женщин, окоченелых депутатов в уродов, глупцов, насильников, жаждущих разрушений и крови. Создавали из них объект ненависти, побуждая обывателей ненавидеть их и бояться. Готовили своими статьями и репортажами кровавое побоище, в котором отставники-офицеры, работяги и беженцы, и сам он, Белосельцев, будут истребляться, как бешеные звери.

Теперь, спускаясь к отцу Владимиру, он проходил освещенный холл. Увидел, как журналисты, вся их пестрая, обычно говорливая коммуна, покидает насиженное место. Подхватив свои камеры и кофры, походные сумки и куртки, молча и торопливо уходит. Выстраивается вереницей по лестнице, вниз, сутулясь, словно ожидая удара по голове.

Их уход, молчаливое, организованное и дисциплинированное движение изумили Белосельцева. В этом уходе было нечто биологическое, связанное с экологической катастрофой, близкой бедой и опасностью, когда чуткие животные воспринимают неслышные для человека подземные трясения и гулы, слабую вибрацию мира, предвестницу катастрофы и уходят. Люди глухи к этим знакам и посланиям, они продолжают повседневную жизнь. И вдруг пугаются, заметив, как странно, враз умолкают птицы в лесу и среди гробовой тишины на солнце начинает наползать черная тень затмения. Или из деревенского дома, славного достатком и обилием, с пирогами, сундуками, с шумными многолюдными трапезами, вдруг уходят тараканы. Выползают из-под печи всем своим глянцевитым усатым скопищем, двигаются тесным чешуйчатым покрывалом к порогу, перетекают в сени, на крыльцо, через тропу и дорогу, исчезают в траве, словно переселяются в чистое поле, в лес. Обитатели дома молча и испуганно смотрят на уход тараканов. А через день случается страшный пожар, сгорает изба, сундуки с добром, скотина в сарае, ребенок в люльке. И лишь позднее, когда уляжется первое горе, на теплом пепелище люди вспоминают бегство тараканов. Сокрушаются, что не разгадали посланный природой знак.

Нечто похожее было в ночном торопливом бегстве журналистов. Они были связаны между собой видовой общностью, как жуки. Соединены общим знанием, командой, предупреждавшей о близкой беде. Их цепкие, осторожные, точные движения, их шаги и похожие жесты делали их биологической семьей, спасавшейся от катаклизма. Наблюдая их уход, Белосельцев знал, что это связано с близким штурмом. Эти молодые, просвещенные, свободолюбивые и вольные в обращении люди были управляемы, сцеплены друг с другом какой-то невидимой волей, заставлявшей их действовать как единое многоногое существо. На их лицах, если они вдруг поднимали глаза на Белосельцева, проскальзывало мгновенное чувство вины и маскирующая это чувство ирония. Они желали поскорее пройти, вычеркнуть из своих переживаний вид одинокого, встретившегося им на пути, обреченного на смерть человека.