Александр Проханов - Среди пуль

– Не знаю, – устало сказал Белосельцев. – Я не чувствую за собой вины. Не знаю, почему Бог от нас отвернулся.

Он передал отцу Владимиру расправленную серебряную фольгу. Тот осторожно взял ее и украсил ею острый зубец на картонной короне.

– Это что у вас? – рассеянно спросил Белосельцев.

– Венчальный венец. Сейчас молодая пара придет ко мне венчаться. А венца-то и нет. Вот я и смастерил картонный.

В дверь постучали. В комнату проник луч фонарика, его белый раскаленный кружок. Следом вошли двое, юноша и девушка. И Белосельцев узнал в них разведчиков, с которыми несколько дней назад расстался на подземном перекрестке в туннеле. Теперь они снова встретились в ночной озаренной церкви, которая тоже казалась подземной, сооруженной в толще земли. Оплывшие свечи, малиновая лампада горели в самой сердцевине земли.

– Здравствуйте, – сказал длинноволосый юноша и, нагнувшись, приставил к стене автомат.

– Здравствуйте, – повторила девушка, сняла с плеча и положила рядом с автоматом свою брезентовую санитарную сумку. – Не поздно? Вы не спите?

– Я вас ждал, – ответил отец Владимир, колыхнув золотым шитьем, сбегавшим из-под бороды ручьем. – Благословясь, начнем.

Он установил посреди комнаты стул. Накрыл его бархатной, с вышитым шестикрылым серафимом скатеркой. Положил на скатерку серебряный крест, пухлую, в кожаном переплете книгу. Поставил горящую, укрепленную в фарфоровой чашке свечу.

– Встаньте сюда, – пригласил он жениха и невесту. Те послушно приблизились к этому самодельному престолу, встали рядом, чуть касаясь плечами. Худой, узкий в талии юноша, в джинсах и кожаной куртке, с темными, спадающими волосами. И девушка с большими круглыми глазами, в мешковатом стеганом пальто, с шелковой косынкой на шее. Их лица, освещенные свечой, были торжественны, и они напоминали студентов, пришедших сдавать экзамен.

Как только они вошли и послушно, доверчиво встали перед свечой, готовясь к чему-то важному, им до конца не ведомому, как только Белосельцев увидел их юные лица, угадал в их решении грозные предчувствия, касавшиеся не только их, но и Белосельцева, и отца Владимира, и всех обитателей молчаливого, промерзшего Дома, он испытал к ним мучительную нежность, слезную, затуманившую глаза любовь. Все, что сейчас совершалось в этой ночной «походной» церкви, уже было когда-то, не с ним, без него, в другом пространстве и времени, и теперь повторялось. И он стоял с затуманенными глазами и смотрел на жениха и невесту, застывших перед горящей свечой.

– Слава Тебе, Боже, Слава Тебе! – запел, зарокотал отец Владимир, заглядывая в раскрытую книгу, подставляя ее скудному свету. Кланялся, мягко и плавно крестился. Золотое шитье волновалось у него на груди. Белосельцев, не понимая слов чудного древнего языка, постигал одну только музыку, одну только боль и сладость, с которыми отец Владимир провожал их всех в какую-то светлую и печальную даль. Они шли за длинной, нескончаемой чередой уже исчезнувших, проходили мимо горящей свечи, сквозь холодную московскую ночь, оставаясь в ней тающее краткое время, чтобы пройти и исчезнуть, уступая место другим, еще не родившимся.

– Венчаются раб Божий Андрей и раба Божья Татьяна, – доносилось до Белосельцева. И он, не стыдясь своих теплых слез, беззвучно повторял их имена. Ему казалось, что их имена – это бутоны, темно-алые, стиснутые, с резными лепестками, которые от слов священника медленно раскрываются в молодые свежие розы.

Они стояли в «походной» церкви, в центре земли. В этом центре горела свеча, звучало пение, распускались алые розы. И все, что на земле ни случалось, – движение народов, возникновение и крушение царств, деяния героев, откровения мудрецов и ученых, великие заблуждения и поиски, – все длилось, сберегалось, имело свое оправдание, потому что в центре земли цвели эти алые розы, горела свеча и по щекам Белосельцева беззвучно текли теплые слезы.

– Подержите венец! – окликнул его отец Владимир и показал, как надо держать над головой венчаемых картонную, украшенную фольгой корону. – А вы ступайте за мной вокруг аналоя!

Он двинулся торжественно и плавно вокруг свечи, едва заметным кивком приглашая жениха и невесту. Те пошли. Юноша поддерживал под руку свою суженую. Белосельцев ступал невпопад, держал над их головами корону. И так они шли по кругу, воспроизводя, казалось, какой-то вечный круговорот, какую-то неизреченную, в себе самой заключенную истину. Белосельцев знал, что эта истина пребывает и в нем. И он сопричастен истине.