Олег Мальцев - Желтое воскресенье

Аверьян поднялся на носках, чтобы лучше разглядеть: земля так трудно освобождалась от тяжкого бремени зимы, что ему показалось, будто дневной свет вскоре исчезнет, и, охваченный внезапным волнением, он еще раз глянул на солнце.

У Великой Арктической Тишины каждый звук на счету. Влажные доски под ногами поют. То Бугель глотку прочистит, то пуночка чирикнет или тоскливо, голодно закричит бургомистр — крупная чайка в небе.

Ирка вышла ему навстречу, раскачиваясь, руки в стороны, словно пингвин. Снег топчет не глубоко — топ-топ-топ… Неуклюжесть от верблюжьего платка — пушистого и ласкового. «Бухх-ель, Бухх-ель», — говорит, словно звенит.

— Здравствуй, Ирка! Ну, что нового? Опять ничего? Кругом жизнь такая интересная, триста вторую лаву запустили, скоро премию дадут, а ты знаешь чем премия пахнет?! А?!

— А ты мне раньше что обещал?!

— Нет, Ирка, в магазине все конфеты кончились, ты вчера полкило ирисок съела, у тебя диатез будет.

— Ж и ла долго не живет.

— Ладно, будь по-твоему, полезай в карман.

Он не смотрел, но слышал и чувствовал, как ползет рука в жесткий карман шубы, как шарит там по суровой подкладке, шелестя конфетными обертками. Но самое главное — это чувство прикосновения ручонки, радостное чувство.

«На мать похожа, — подумал он. — Глаза — как влажные сливы на коричневой веточке бровей…»

Аверьян долго играл с Ириной: то на Бугеля посадит ее, то снегом запорошит лицо. Девочка смеется, довольная. Бугель рядом скачет, радостно скулит, лает.

Вдруг Ирка остановилась, замкнулась в себе.

— Скоро мама придет, ругаться будет.

— Почему?!

— Не знаю… Она всегда ругается, когда ты приходишь, и плачет.

— Ну хорошо, мы у нее когда-нибудь спросим, отчего это она…

Но так и не договорил, услышал знакомые шаги.

— Ну, теперь держись, Ирина!

Даже не глядя, он мог бы все рассказать об Ольге, но не удержался и глянул: все такая же красивая, только скулы обтянуло да подбородок повыше стал, рот словно ниточкой вокруг обвязало, как видно — от дум…

На руднике «Пирамида» поговаривали, будто сама от мужа ушла; шахтерские жены языки чесали: «И что девке надо?! Мужик не горбатый — уже красавец, а тут денег куча! Что еще надо? А пьет — так нету мужика, чтоб не пил».

Она рывком подняла дочь, спросила:

— Что у тебя во рту?

— Конфета!

— Тысячу раз говорила тебе: не бери у чужих! Вот я тебе дома покажу!

— Ну зачем же так, Ольга? Разве ребенок виноват?

— Знаешь, заступничек, не твоего ума это дело, умник нашелся! Ну и гусь! Через ребенка действует! Актер! У, кобеляка! Посторонись. Вам женщина нужна для одного… — И зло повернулась к дочери. — А тебе последний раз говорю: не бери у чужих, а то поколочу. Понятно?

А Ирка думала так: раз обещала — значит не поколотит. Поэтому и не убоялась, крикнула:

— Аверьян! Когда солнце пойдем смотреть?!

Еще долго стоял Аверьян, отгородившись от всего, кроме обиды. Да Бугель заскулил, торкнулся в бок, так и пошли, хоть вместе, да одинокие.

Единственный двухэтажный дом на Пирамиде — в шахтерском поселке — стоит на деревянных «кострах», выложенных, как и все «костры», бригадой Ивана Козина. Умное дело «костер» — трещит кровля в забое, а «костры» упасть не дают, всю толщу породы на себе держат. Но нашлись умнее головы — использовать «костры» в строительстве домов. Обычный фундамент в мерзлоте не положить — размоет весной, осядет грунт, треснет дом и рухнет в конце концов. Так решили шахтерские «костры» под дома возводить, вместо фундамента: снег не задерживается, и только весной бесчисленные ручьи пробегают под днищем — сухота в доме, будто плывут люди в трюме большой деревянной лодки. Верхний этаж этой лодки занимает бригада Козина.

…Не комната — аквариум, где слова человеческие в табачном дыму плавают, как большие ленивые рыбы. Кравцова работа, третью соску во рту, как ребенок, держит и слова пускает такие же: легкие, невесомые, пус-то-по-рож-ние слова.

— Эх, кто бы спину растер?!

— Разболелся, черт? Давай разотру!

Лежат в комнате два лесогона, два дружка, Аверьян да Степан Кравцов, — больше некому. Комната крохотная — один на спине, вольготно; другой — на боку, калачиком.

Раньше такие картинки наглядные продавались — по силуэту можно характер было определить, очень удобные силуэты: заглянул в книжицу — и, что надо для себя, нашел. Рационально, удобно — думать не надо.

По такой картинке Степан Кравцов балда балдой, а для себя Аверьян картинку не нашел.