Олег Мальцев - Желтое воскресенье

Потянулся Степан, крякнул, новую соску начал, старую — в угол и так, без видимой связи с прежним, продолжал:

— Бывало, Дуня, залетка медицинская, все удивлялась: «Ранка у вас пустяковая, а крови полно, словно у бугая». А потом добавит научно: «Давление крови, Кравцов, бывает двух родов, внутреннее и внешнее; которое переборет, то и получится — либо инфаркт, либо женитьба». — «Что это вы, Дунечка Ивановна, — либо то, либо другое. Лучше уж инфаркт, и не просите!» А она зажмурит свои китайские глазенки и снова за свое: «Кровь у вас застоялась, единственный коленкор — женитьба». А у самой бровки стрельк… стрельк… «Горячая кровь, как песок на пляже». И смотрит пристально в душу.

И вдруг переспросил обыденно:

— В Туапсе-то бывал?

— Бывал.

— Ну знаешь, значит…

— Что — знаешь?

— Ну, загорал небось? Сестра милосердия от ожогов лечила?

— Нет, не лечила!

— Ну, а какого черта там делал? — вскинулся Степан.

— Десять суток отсидел, а потом уехал.

— Как же, Аверьяша? Положительный — и десять суток, а?

— Да неинтересно все это.

— Расскажи!

— На пляже было ветрено. Никто не купался. Накат с моря. Вдруг волной мертвого дельфина прибило, ну а рядом мальчишка с отцом сидел, ну и бац камнем, бац в мертвого-то… Ну и не выдержал я и отцу по затылку тоже бацнул. В общем, скандал. «Разве так положено, гражданин, за дельфина — и по затылку?!» Вот и пришлось срочно уехать, милиционер толковый оказался.

— Ох-хо-хо, Аверьяша! Кончай, погубишь меня! Как же это?! Да ты хулиган, оказывается, а?! Завтра же перееду к другому напарнику, попроще. А то ты меня ночью ручищами чикнешь за Дуняшу. Ох-хо-хо, небось папашу искалечил, а?! Скажи по совести.

Аверьян, как бы не слушая, переспросил, словно вопрос был для него важен:

— Ну, а Дуняша? Что?! Не нравилась?!

— Нравилась, как не нравиться, просто красавица. — И вдруг с силой скомкал подушку, разозлился: — Ну и глупый ты, чего привязался? — И, помолчав, гордо, с вызовом, сказал: — Ихней сестры, что луку в огороде, а я, Степан Кравцов, один, в единственном роде.

— Вот именно, что в единственном! — подковырнул Аверьян. — Девушка, видно, хорошая была, зачем же не женился?

— Зачем! Зачем! — разозлился Степан. — Спать хочу, гаси солнце, кончай демагогию!

И повернулся лицом в подушку. Потом обиженно повернул голову и мирно спросил:

— Ну зачем мне хомут этот? А?

— Хомут-то при чем? Намек, что ли?

— А что Ольга? Также само, как любая женщина, да еще с приданым…

Аверьян заскрипел зубами, но сказал с расстановкой:

— Ну и дурак же ты, дурак! Понял?!

Аверьян отвернулся, как бы остановил время в нужной ему точке, и стал думать о другом.

«На земле снега белые, крыло чайки серое, море синее, трава зеленая. Откуда в природе такое многоцветье? Кто соединяет разрозненные частички мира, дает ему радость и торжество жизни? Если это солнце, тогда солнце есть надежда и любовь всего земного».

И ему стало очень приятно от неправильной мысли, будто солнце вращается вокруг земли, чтобы давать радость людям, а через это и всем трудящимся-одиночкам.

Лежа в темноте поверх одеяла грязноватого цвета, Аверьян смотрел в спящее, нахальное даже во сне, лицо Степана, и ему с опозданием захотелось приложиться рукой к квадратной голове дружка. Но в то же время он чувствовал, как волнами набегает мутное беспамятство, мысль неудержимо понесло в туманное, серое, бесцветное…

Он вздрогнул, засыпая.

В шахте морозно. Дыхание вылетело белым клубочком, остановилось секунду в луче коногонки и стремительно исчезло, отброшенное в темноту. От быстрого подъема в штольне дышалось тяжело, появилась уже испарина, но встречный поток воздуха освежал легкие. Впереди мучнисто белела спина Кравцова в пыльной телогрейке. Он двигался с тупым равнодушием, механически переставляя ноги, изредка спотыкаясь о шмат угля или торчащий костыль узкоколейки. Все мысли после сна были приторможены, и только единственная была остра: «Не бери у чужих!» Поэтому и залегли меж его серых глаз глубокие складки. Но близкий грохот барабана отбросил все мысли прежние и чувства.

Он засветил коногонкой «козы» с лесом, проверяя его толщину и надежность.

— Сволочи! — сказал Кравцов. — Чистый дуб гонят, его год пилить будешь, если прежде пупок не развяжется. Правильно я говорю, Аверьяша, а? Дядя Степа всегда говорит правильно. Вот ты знаешь, почему популярным героем детской литературы сделали дядю Степу? За благородство! За то, что он правильно делает.