Олег Мальцев - Желтое воскресенье

Сначала он хотел ответить миролюбиво, но, удивляясь ее неожиданной горячности, заговорил сурово:

— Ну, Машенция, ты и даешь!!! Опупела, что ли?! Что люди-то за стенкой скажут?!

— Ладно уж, — смягчилась жена. — Кабачки будешь есть?! Со сметаной?

Механик спал, но отчетливо сознавал себя во сне. Слышал звук собственного голоса и раздраженный голос жены и видел отчетливо картинки сновидений, но все-таки это не было сном, работало воображение. Вдруг кто-то неожиданно тронул его плечо.

— Маша, фу, как ты меня напугала!

— Федор… Степанович…

— А?! Что?! — Перед глазами цветастая юбка поварихи Жанны. — Мне показалось, что это мордоворот-боцман… — солгал механик.

— Нет, боцман только подсказал, где вас найти, — ответила Жанна, — я и в каюте была, и в машине. Капитан с дедом давно поели, а вас нет. Я же вас звала…

Теперь Громотков вспомнил хитроватые черные глазки боцмана и продолжал ругливо, но без чувства внутренней правоты:

— Передай этому сорокоту, чтобы свои бебехи из машинного отделения убрал, а то их за борт побросаю.

Он посмотрел на Жанну открыто: свет, ветер, прозрачный воздух сделали из нее то, что делает хороший скульптор из белой глины; казалось, внезапный порыв остановил ее движение — и так прекрасна и скульптурна стала ее фигура. Механик увлеченно смотрел ей в лицо и вдруг почувствовал, как сильно потянуло за руку. Забывшись, он бегло оглянулся: леска, намотанная на кисть, туго зазвенела. Механик до конца не верил в неожиданную удачу, несколько секунд сомневался, на то были причины, вспомнил, как однажды вытянул пустое ведро вместо рыбы — его парни, Мишо и Андрей, привязали к леске ведро, пока он дремал в ожидании клева. Но теперь сомневаться не приходилось: это была рыба, он чувствовал, как трепетное волнение из глубины, словно по тонкому нерву, передавалось ему в руку.

Он стал быстро выбирать леску, острая боль от тяжести рыбы пронзила кисть, но Громотков не хотел думать о боли, внезапная молодцеватая радость проснулась в его сердце; широко расставив ноги, он суетливо тянул упиравшуюся рыбу, опущенные книзу локти горячо терлись о бок, тяжелые капли влаги ложились темными кругами на палубу, ярко вспыхнув на солнце во время короткого полета. В плененной рыбе проснулась упрямая сила жизни, леска упруго звенела в зеленоватой толще, стремительно скользила серебристая тень. Наконец рыба всплыла — метровая треска с могучей зубастой пастью и крупными темно-синими глазами.

— Вот тебе, Жанна, и уха! Последнее достижение науки — ловля рыбы во сне…

Молодая женщина восхищенно смотрела на трещ и ну, прихлопывая от восторга ладонями, дотронулась до его плеча. Громоткову было приятно это доверчивое прикосновение.

— Какая громадина! — воскликнула Жанна, удивляясь размытым очертаниям рыбы. Громотков подвел треску близко к борту и тремя размашистыми движениями вытащил ее на палубу, и здесь — живая и злобная — она казалась еще внушительнее. Ударяя хвостом и оскалив пасть, она билась на палубе, разбрасывая острые соленые брызги. Жанна испуганно отскочила.

— Ого-го! — радостно и тонко взвизгнула она.

Громотков подтащил рыбу к себе и, поймав момент, расплющил голову каблуком; раздался хруст и писк размолотых костей; бесформенная голова, неподвижно, обескровленная, лежала на палубе; только в хвосте конвульсивно билась жизнь.

Жанна с ужасом глядела на старика, она никак не ожидала такого исхода, и то, что прежде думала о нем и знала, никак не вязалось с тем бессмысленным и жестоким, что увидела сейчас.

— Возьми, теперь настоящая уха будет! — сказал механик и протянул ей рыбу, не глядя в глаза. — Только соли не жалей. Как вода закипит, ты ее брось, да лучок, да лаврушечку не забудь…

Девушка все еще боялась протянуть руку, в неподвижных глазах Жанны стоял ужас от зрелища раздавленной трески.

А Громотков молча разглядывал леску, рыба в момент борьбы перепутала ее, и механик с сожалением вытащил нож и полоснул по ней коротким взмахом, спихивая запутанный клубок в воду.

— Дуй, Жанна! До горы!

Громотков по-птичьи разомкнул руки, снимая новую робу, надевая старую; голый, длиннорукий, стоя в синих трусах, смешно, торопливо прыгал на холодной палубе, от прохлады ежились пальцы; тяжелые бутсы надел быстро, без носков, и двинулся к корме парохода, осторожно проскальзывая по вощеному линолеуму, где в конце коридора была дверь в машинное отделение — тяжелая, на тонких скрипучих петлях.