Николай Евдокимов - Происшествие из жизни...

Мы остановились перед небольшим деревянным домом, окруженным покосившимся забором. Узкая дорожка вела к крыльцу, в глубь крохотного двора. С одного края этой дорожки зеленело две-три грядки, с другого края стоял сарайчик, длинный, сколоченный из бросовых дощечек загон для кур. Этот загон отделял одну часть дома от другой, за ним был такой же огородик, такие же тропинка и сарай, но принадлежащие другой семье, другому хозяину. Крохотный этот дом был разделен на четыре квартиры, у каждой семьи свой отдельный ход, свои отдельные клочки земли.

На пороге нас встречала мать Жужи Кристина, обликом своим, одеждой, улыбкой, суетливой услужливостью неотразимо похожая на русских деревенских старух. В доме пахло печью, дымом, всеми запахами старого сельского дома. Я будто много раз бывал здесь, все знакомо, привычно, все напоминало мне детство, избу моего деда, тихий уют старых вещей, окружавших когда-то и меня, дыхание печи, герань на окне. С фотографии над комодом напряженно смотрели молодые родители Жужи, маленькая девочка застыла на коленях матери — пухленькие щечки, губки бантиком, кружевное платьице. Родители были похожи на себя нынешних, а Жужа нет. Невидное, простенькое личико смотрело с фотографии — дурнушка, в которой никак не угадывалась сегодняшняя Жужа.

Войдя в дом, Жужа остановилась посреди комнаты и долго стояла, не двигаясь, словно была здесь одна, наедине с собой. Это был дом ее детства и ее юности, родное пристанище, где прошла значительная часть ее жизни, может быть, самая счастливая, полная первых радостей и надежды. На комоде рядом с телевизором, экран которого был прикрыт широким расписным полотенцем, стояла ярко начищенная, сверкающая желтизной медная ступа с торчащим из нее пестиком. Жужа дотронулась до этой ступы, открыла шкаф для посуды, старый, громоздкий, из прошлого века шкаф, изъеденный жучком, и не увидела то, что хотела увидеть, и спросила что-то у матери. Скорбно скривив губы, мать ответила ей, и Жужа усмехнулась, покачала головой. Она спросила, где ее любимая большая чашка, чашка ее детства, а мать виновато ответила, что чашка разбилась недавно, неделю назад, что осколки она собрала и отнесет их в мастерскую, чашку склеют, обязательно склеют.

— Почему, Николас, в моей жизни так много осколков? — спросила Жужа, садясь за стол. — Клеют, клеют, и ничего не склеивают. Счастье разве клеить можно?

Отец хмуро взглянул на нее, сказал:

— Ты жалобная, несчастная коза! Счастье — не птица. Счастье — работать. Труд — счастье.

Он проговорил это на ломаном русском и вышел во двор надергать из хилой грядки немного свежей зелени.

— Папа ортодокс, — сказала Жужа. — Дважды два знает, а больше нет желания знать.

Она подошла к занавеске, отделяющей так называемую гостиную от спальни, откинула ее, и я увидел большую комнату, где стояло просторное — от одной стены до другой — супружеское ложе, старомодная, ставшая коричневой от времени деревянная кровать с высокими, тщательно взбитыми подушками, застеленная темным покрывалом.

Постояла, посмотрела, молча опустила занавеску и открыла дверь в другую комнату, совсем крохотную, почти чулан, с маленьким оконцем. Здесь стоял узкий топчан, на стене висел коврик — лубочная картинка, которую можно встретить и у нас в России в любом деревенском доме. Белый замок, озеро неестественно зеленого цвета, лебеди, плывущие по нему, неправдоподобной яркости закат, на горизонте олень с ветвистыми рогами, беседка на берегу, а в беседке юноша и девушка, держась за руки, тянутся друг к другу с поцелуем. Они конфетно красивы, оба как белокурые ангелы.

— Моя комната, — сказала Жужа и поманила меня и закрыла за мной дверь, тут в комнате уже пахло нежилой прохладой. — Я выросла здесь, — сказала Жужа, — просыпалась, смотрела на этот коврик, ложилась спать, тоже смотрела. Там моя страна. Ходила к озеру, кормила лебедей, жила в замке, олень был моим лучшим другом, а в беседке, Николас, это я… Рядом с юношей. Я никого не любила, Николас, только этого мальчика. Я очень его любила, разговаривала с ним, молилась богу, чтобы он меня нашел не на картинке, а в жизни… Это моя страна. Она и сейчас мне снится. Ты веришь в бога, Николас?

— Нет, Жужа.

— Нет? — почти со страхом она переспросила меня. — Как можно жить, не веря в бога?

— Живу, — сказал я.

— Как? Как живешь, Николас? Ты в самом деле не веришь в бога? — почти с отчаянием спрашивала она. — Не веришь? Нет, нет, не надо, не обманывай. Ты веришь, бог у тебя в душе, я знаю…