Николай Евдокимов - Происшествие из жизни...

Розы цветут, благоухают на могилах и возле памятника, где будто кровью сердца выбиты слова, что венгерский народ не забудет подвиг советских воинов, отстоявших свободу Венгрии от реакции…

Тишина, земля лежит зеленая, последние пчелы перед зимой собирают и здесь нектар с живых цветов, в кронах старых деревьев переговариваются птицы, в высоком голубом небе стоит одинокое облако, тишина, тишина.

Мне хотелось бы написать, что муж Жужи погиб под красным знаменем, но нет, он лежал в другой могиле. Девятнадцатилетний юноша, не успевший прожить со своей женой и медовый месяц. Она и тогда не понимала и сейчас не может понять, почему он оказался по ту сторону баррикад. Это была какая-то нелепость, какой-то угар.

— Ах, Николас, — сказала Жужа, — это наша боль, ты не поймешь. Зачем я привела тебя сюда?

Я ничего не ответил, я отошел, постоял перед памятником советским солдатам, преклонил колени, вспомнив тех своих друзей, кто не вернулся с войны или умер от ран потом, через многие годы.

Я вспомнил их и вспомнил, что сегодня, да, да, сегодня вечером, именно сегодня, как я мог забыть об этом, в Москве соберется 10 «А» класс, вернее, те, кто остался в живых из нашего предвоенного выпуска.

— Извини, Жужа, я должен торопиться, — сказал я.

— Да, да, — виновато воскликнула она. — Ты меня извини.

Мы ушли. На прощание она стесненно притронулась пальцем к моим волосам.

— Ты седой, Николас. Ты был на войне?

— Был, Жужа, был.

Она еще раз потрогала мои волосы и ушла.

Я почти взбежал на четвертый этаж, долго звонил, сердясь, что мои милые хозяйки, как всегда, не торопятся. Наконец дверь открылась, я ворвался в прихожую, схватил телефон и, еще сам не веря, что мое намерение сможет осуществиться, стал названивать с лихорадочной поспешностью в разные места. Упрямое и, конечно, фантастическое это желание — оказаться сегодня в Москве и прийти на встречу к своим школьным товарищам. Не знаю, что гнало меня туда с такой неудержимой силой, ведь понимал же я, что затея эта почти бесплодна. Впрочем, как часто мы в жизни бьемся головой в будто бы несокрушимую стену и, увы, все же, бывает, пробиваем ее. Вот и я, хотя и понимал, что хочу сделать невозможное, все же производил многочисленные телодвижения — звонил в агентство Аэрофлота, на аэродром, в посольство, в Союз писателей — куда я только не звонил! — чтобы до-стать билет и улететь в Москву. Улететь и вернуться завтра же. Абсурдная идея!

И, однако, сосчитав свои форинты, я вызвал такси, сказал хозяйкам, что вернусь завтра, подхалимски улыбнулся Пэпи, прорычавшему мне вслед, и выскочил на улицу и помчался на аэродром.

Оказывается, нет ничего невероятного и невозможного — в девять часов вечера я уже открывал дверь своей квартиры в Москве.

Дома никого не было. На столе лежала записка. «Мы ушли к Ире», — писала жена. Записка была предназначена мне. Но почему? Не могла же она знать, что я возникну тут из далекого Будапешта, где мне предстояло жить не одну неделю. Не могла знать, а записку все же оставила.

Черныш, не зная, как выразить радость, носился из комнаты в комнату, стелился брюхом у моих ног, прыгал, стараясь лизнуть лицо, он осип от восторженного лая и уже только хрипел. Наконец он лег у двери, смотря на меня преданными глазами, виляя пушистым хвостом.

Я надел новую рубашку, галстук, погладил на прощание верного Черныша и потянулся к выключателю, чтобы погасить свет. И, как всегда, привычно скользнул глазами по стене, где много лет назад мой младший сын — тогда ученик третьего или четвертого класса — аршинными буквами написал им самим придуманный афоризм: «Время неподвижно, подвижны мы». Что ж, в этом изречении есть некоторый смысл, думал я всегда и потому даже при ремонте квартиры оставлял эту мудрость нетронутой.

Я потушил свет, закрыл дверь и ушел, провожаемый пронзительным воем оставшегося в одиночестве Черныша.

Такси, на котором я примчался сюда с аэродрома, ждало меня у подъезда, и через десять минут я уже стоял возле двери Иры — Ирины Александровны Слоновой.

Она жила в коммунальной квартире на углу Васильевской улицы, в комнатке, наполненной изящными фарфоровыми статуэтками. Ее отец, известный актер, руководил в нашей школе драмкружком, и мы были уверены, что звезда школьных постановок Ирина Слонова станет актрисой, как и многие ее родичи. Но она не стала актрисой. Почему, никто не знает, это ее тайна и, может быть, печаль.

В комнате, наполненной людьми, стоял полумрак и напряженная тишина.