Николай Панченко - Стихи — это то, что от жизни осталось... Избранное

Страна лесов,
Страна полей,
Упадков и расцветов,
Страна сибирских соболей
И каторжных поэтов,

Весь мир хранит твои меха,
Но паче дух орлиный —
Он знает стоимость стиха
И шкурки соболиной.

И только ты, страна полей,
Предпочитаешь сдуру
Делам своих богатырей
Их содранную шкуру.

Мы свалились под крайними хатами —
малолетки с пушком над губой,
нас колхозные бабы расхватывали
и кормили как на убой.

Отдирали рубахи потные,
терли спины — нехай блестит!
Искусали под утро — подлые,
усмехаясь: «Господь простит…»

А потом, подвывая, плакали,
провиантом снабжали впрок.
И начальнику в ноги падали,
чтобы нас как детей берег.

Я сотни верст войной протопал.
С винтовкой пил.
С винтовкой спал.
Спущу курок — и пуля в штопор,
и кто-то замертво упал.
А я тряхну кудрявым чубом.
Иду, подковками звеня.
И так владею этим чудом,
что нет управы на меня.
Лежат фашисты в поле чистом,
торчат крестами на восток.
Иду на запад — по фашистам,
как танк — железен и жесток.
На них кресты
и тень Христа,
на мне — ни Бога, ни креста:
— Убей его! —
И убиваю,
хожу, подковками звеня.
Я знаю: сердцем убываю.
Нет вовсе сердца у меня.
А пули дулом сердца ищут.
А пули-дуры свищут, свищут.
А сердца нет,
приказ — во мне:
не надо сердца на войне.
Ах, где найду его потом я,
исполнив воинский обет?
В моих подсумках и котомках
для сердца места даже нет.
Куплю плацкарт
и скорым — к маме,
к какой-нибудь несчастной Мане,
вдове, обманутой жене:
— Подайте сердца!
Мне хоть малость! —
ударюсь лбом.

Но скажут мне:
— Ищи в полях, под Стрием, в Истре,
на польских шляхах рой песок:
не свист свинца — в свой каждый выстрел
ты сердца вкладывал кусок.
Ты растерял его, солдат.
Ты расстрелял его, солдат.
И так владел ты этим чудом,
что выжил там, где гибла рать.

Я долго-долго буду чуждым
ходить и сердце собирать.
— Подайте сердца инвалиду!
Я землю спас, отвел беду. —
Я с просьбой этой, как с молитвой,
живым распятием иду.
— Подайте сердца! — стукну в сенцы.
— Подайте сердца! — крикну в дверь.
— Поймите! Человек без сердца —
куда страшней, чем с сердцем зверь.

Меня Мосторг переоденет.
И где-то денег даст кассир.
Большой и загнанный, как демон,
без дела и в избытке сил,
я буду кем-то успокоен:
— Какой уж есть, таким живи. —
И будет много шатких коек
скрипеть под шаткостью любви.
И где-нибудь, в чужой квартире,
мне скажут:
— Милый, нет чудес:
в скупом послевоенном мире
всем сердца выдано в обрез.

Обломали парня в лагерях.
Ходит нынче парень в егерях.
Ходит — в ус не дует — по лесам.
Лысый — не грустит по волосам:
Нет волос, да шапка здорова,
Вот и не замерзнет голова.

Обломали парня в лагерях:
Ходит он, как барин, в егерях.
За ружье, за бабу, за уют
Да за то, что в морду не дают —
Спит не спит
И до свету встает,
«Широка страна моя…» — поет.

А ему ль не знать, как широка:
Всю прошел еще до сорока.
А ему ль не ведать, чем живем:
Только тем, что из лесу крадем.
Знать не знает —
До свету встает —
Мужикам зажиться не дает.

Черный ворон
В маскхалате белом:
Горе — ворам,
Слезы — матерям.
Кто-то говорит, что «не в себе он».
Кто-то, что «себя не растерял».

Цельный парень ходит в егерях.
Лучше бы он помер в лагерях…