Хосе Сомоза: Дама номер 13

– Ты посмела использовать против нас поэзию… – произнесла с лужайки Сага, и несколько дам эхом присоединились к ней: «Ты посмела… поэзию…» Дама номер двенадцать продолжила – серьезно, невозмутимо: – В усадьбе мы оставили тебе жизнь в кредит. Сейчас же ты нам заплатишь и проценты. Ты нам скажешь, как получила доступ. Заговоришь, даже и без языка…

Девушка корчилась с открытым ртом, охваченная болью, которая лишила ее дара речи и сил, растерзала ее волю. Нервы прорастали сквозь ее плоть, подобно сорнякам. Они показались из живота, выталкивали глаза из орбит, прогрызали зубы, ползли червяками по позвонкам. Бесконечные удары хлыстом, продырявленные гвоздями и осколками ходы, вонзенные шипы, когти и зубы больных от ярости вомбатов.

Бальестерос отреагировал первым. Он не знал, ни что он делает, ни что он видит. Он был врач, но никогда не видел, не подозревал, что это возможно, даже не мог себе вообразить того, что происходило сейчас с девушкой. Он поднялся с такой стремительностью, какой трудно было ожидать от мужчины его комплекции. Его лицо казалось высеченным в мраморе.

Руки его дрожали, когда он поднимал ружье и прицеливался.

– Нет! – кто-то старался удержать его (голос Рульфо, наверное). – Прочь отсюда!.. Беги!..

Но он, естественно, уже давно убежал. Он был уже не здесь, а в своем кабинете или дома перед телевизором, в скромном одиночестве. Тот, кто держал ружье и целился в эту цепь из двенадцати фигур, был не он, а его обезумевший двойник. Ничто из того, что он делал или видел, не имело ничего общего с реальностью.

Свет исчез раньше, чем оглушительный звук, но когда затих и он, Бальестерос смог убедиться в двух вещах: что ему удалось выстрелить сразу из двух стволов одновременно и что дамы продолжали стоять, совершенно невредимые, внимательно разглядывая его.

«Дайте мне время, – подумал он, понимая, что желание его абсурдно и бесполезно. – Только дайте мне время».

Он переломил ружье и достал запасные патроны. «Дайте мне время». Вставил первый патрон. Услышал женский голос и увидел, как та, что занимала четвертое место, – молодая девушка с темными волосами и невинным лицом, чьим символом была змея, укрывшаяся в ложбинке между грудями, – начала с улыбкой на губах что-то говорить.

И в этой улыбке он увидел смерть.

Он не понял, было ли это стихом, не узнал, кто мог быть автором и каков эффект этой строки, но с абсолютной уверенностью ощутил, что все для него закончилось. «Это конец», – успел подумать он за те доли секунды, пока дама декламировала строку. Хотел вспомнить Хулию. Хотел сделать это сознательно, пока еще мог распоряжаться своими мыслями, желаниями, пока при нем была его воля. «Люблю тебя», – успел подумать он. Внезапно жуткая, нестерпимая боль, глубокая и жесткая, как укус ротвейлера, вонзилась в его голову. Он выпустил из рук ружье, пошатнулся, ударился о ствол дерева.

И больше он не смог подумать ни о чем.

Упругие струи крови хлынули из носа, глаз и ушей доктора, как будто его череп взорвался изнутри. Крик его превратился в неразборчивое бульканье, а тело еще раз, потом другой ударилось о ствол. И все затихло. Бальестерос, все еще стоя на ногах, стиснул руками виски, будто хотел проверить, что же в точности произошло с этой тыквой. И тогда еще один, седьмой по счету глоток воздуха свалил его на землю.

Рульфо почувствовал не страх, а глубочайшее сожаление, которое сдавило ему горло и выжало из глаз слезы. Он больше всего на свете желал, чтобы друзья его избежали подобного финала. Это он потерпел неудачу, не они.

И он решил, что не может их предать.

Он схватил нож, встал, пошел к лужайке. Но не торопился: шагал размеренно, с нехарактерным для себя спокойствием, словно собирался пожать руку или поцеловать в губы одну из этих неподвижных фигур. Высмотрел рыхлое и бледное тело толстой женщины и свернул, направившись прямо к ней.

Дама, чуть кося глазами, глядела на него: фиолетовые губы на лице – длинные, как ящерки. Она начала декламировать:

– Comme le fu… – Остановилась, встряхнула головой, поправилась: – Comme le fruit foi… Нет, что-то не так… Comme le fufu…

Дамы отреагировали язвительным смехом. Толстая дама покраснела.

– Не заставляйте меня нервничать, сестры…